Но сейчас мы официально больше не в связке, а я, окончательно отодвинувшись от всех подруг, просто рада общению с человеком, который точно не стал бы играть за моей спиной. Хотя бы потому, что она — не моя лучшая подруга.
— Я правда не знаю, — извиняется Юлиана.
— И он ни разу… — сглатываю страх и неприятное предчувствие, — … не спрашивал обо мне?
Она отрицательно качает головой.
Я столько раз воображала, как спрошу ее об этом и столько раз уговаривала себя не реагировать слишком сильно, если окажется, что Бармаглот успел жениться или съехаться с кем-нибудь — он никогда не был одинок, даже когда был женат. А теперь, лишившись всех оков и одной ненормальной девчонки, наверняка с головой окунулся в мир доступных и на все готовых женщин.
Возможно, какая-то из них могла бы даже искренне в него влюбиться.
Но лучше нет, нет, нет…
— Алиса, послушай… — Юлиана неожиданно протягивает руку и сжимает мои пальцы в очень искреннем жесте поддержки. — Иногда должно пройти время, чтобы… во всем разобраться. Когда чувства на пике, все кажется трагедией и концом жизни, но поверь, это не так. Некоторые вещи видны лишь с расстояния в месяцы. Иногда даже годы. А иногда — всей жизни.
— Не уверена, что готова быть без него всю жизнь, — грустно улыбаюсь и предательски шмыгаю носом.
— Но ведь прожила же до сих пор? — подбадривает она. — Рано или поздно боль утихнет. И твоя, и его.
Не знаю, о какой части нашей с Мариком истории она в курсе и из каких источников, но точно не хочу выяснять.
Время.
Должно пройти время, Алиса.
Может быть… когда-нибудь, когда сойдет новый снег.
— У меня есть пара билетов в театр, может, составишь компанию? — предлагает она. — Мой Медведь улетает на важный форум, а я ужасно не люблю ходить в театр в одиночестве.
Я соглашаюсь и взглядом благодарю ее за поддержку.
Однажды мама сказала, что самая крепкая женская дружба чаще всего рождается из взаимной нелюбви.
Кажется, мы и правда подружимся.
Юлина извиняется, что ей пора бежать на встречу, говорит, что обязательно позвонит мне, чтобы утрясти наш поход в театр и уходит, а я остаюсь одна и прошу официанта принести еще бокал шампанского.
У меня есть целый новой блокнот, который я купила специально чтобы вести дела, и за пару недель успела превратить его в хлам. Даже немного стыдно доставать, но делаю это, потому что теперь мне придется все делать самой: учиться вести, как это модно говорить, хэнд-мейд бизнес. Мне до сих пор страшно, хоть Юлиана была строгой и ответственной наставницей, а главное — очень терпеливой, и если я вдруг споткнусь где-то на пути, это будет моя и только моя вина. Никого больше.
Наверное, я и правда взрослею.
По крайней мере, больше не ищу виноватых в том, что моя жизнь перестала быть похожа на сказку.
Я задерживаюсь в ресторане еще на час: делаю заметки, пытаюсь сделать какой-то более-менее комфортный и понятный для себя график, когда и кому нужно позвонить, куда поехать, с кем встретиться.
Потом возвращаюсь домой, в свою маленькую квартирку, про которую Бармаглот всегда говорил, что жить в ней — опасно для жизни, и таким как я, нужно еще доплачивать за риски. А я так и не рискнула от нее избавиться.
Потому что хотела сохранить в своей жизни хотя бы какой-то островок стабильности.
Раз уж прошлое развалилось почти полностью.
До одиннадцати ночи я прокручиваю в голове те слова Юлианы: «У него есть женщина… видела их пару раз вместе…»
В заплаканном от дождя оконном стекле, если присмотреться, даже вижу его профиль: тяжелую челюсть, упрямо сжатые, но все же слегка выгнутые в ироничной улыбке губы, взгляд из-под бровей.
Какая-то слишком ожившая реальность, даже для Сумасшедшей Алисы с больной фантазией.
Оглядываюсь, все еще веря, что однажды он просто возьмет и приедет.
Но сзади — ничего. Только мой новенький холодильник. На котором, пришпиленные смешными магнитами, наши совместные фотографии. Даже не помню, когда их распечатала.
До последнего уговаривала себя, что не буду снимать.
Оставлю эту «доску визуализации» в надежде на то, что она обязательно выполнит мою мечту.
Но… «У него есть женщина»
Сползаю с диванчика. Еле-еле переставляя слабеющие ноги, иду к холодильнику, провожу пальцами по тому фото, где Бармаглот обнимает меня одной рукой, и моему носу так уютно у него под подмышкой. С нашей разницей в росте все наши фото смешные уже хотя бы потому, что Бармаглот во все лицо и мощный торс, а у меня в лучшем случае торчит только кончик носа.
Когда пальцы притрагиваются к щетине на его подбородке, в горле снова ком.
— Тебя хоть там любят? — шепотом, едва ли в состоянии расслышать собственные слова. — Лелеют? Целуют? Тебя обнимают? Ты счастлив? Ты весел?[1]
В груди так сильно болит, что хочется упиться до смерти сердечными каплями.
Я снимаю магниты — медленно, один за другим, собираю фотографии.
Хочется, как в красивом кино, сложить их в пепельницу и сжечь, но у меня нет пепельницы. И даже если все эти снимки есть в моем телефоне, я все равно ни за что их не сожгу.
Не глядя, сую все это в верхний ящик, куда-то наугад, подальше, за батарею чашек.
Когда-нибудь, возможно, боль станет тише.
Когда-нибудь, возможно, я перестану ждать письмо или сообщение.
И вспомню сегодняшний вечер, как день, когда я все отпустила.
[1] Цитата из стихотворения Ирины Астаховой
Глава девяностая: Сумасшедшая
В сентябре, с началом учебного года, у моей кондитерской начинаются просто сумасшедшие времена. Потому что всего в квартале от нас находится школа, и дети, само собой, прибегают за вкусняшками прямо на больших переменах.
Приходится сделать небольшие изменения в ассортименте — добавить то, что будет не только вкусно, но и полезно, с минимумом сахара и максимумом сухофруктов.
И взять еще одну работницу в помощь, правда, пока только на полдня, до обеда.
Я чувствую себя человеком, у которого, кажется, нет ничего, кроме работы. И еще работы. И снова работы, где я пропадаю днями напролет, а иногда задерживаюсь до поздней ночи, чтобы вернуться домой без сил, упасть в кровать и ни о чем не думать.
Не могу сказать, что такая жизнь мне не нравится, но по крайней мере, у меня почти не остается времени думать о том, что у нашей с Бармаглотом истории уже давно вышли все сроки.
В воскресенье, когда кондитерская работает только до четырех, я остаюсь чуть позже: проверяю все запасы и составляю список того, что нужно пополнить.
Когда кто-то стучит в дверь, сначала даже не поворачиваю головы. Я закрыла магазин, перевернула табличку, на которой русскими буквами написано «Закрыто», и не виновата, если кто-то не умеет читать или думает, что ради него откроются даже врата рая.
Но стук повторяется, и в конце концов становится даже интересно, что за проблема у человека.
Оглядываюсь, прикладываю ладонь козырьком, пытаясь рассмотреть лицо.
Что-то знакомое как будто.
Подхожу ближе и мысленно ругаю себя за любопытство. Дернул же черт, чего было не заниматься дальше своими делами.
Женщина по ту сторону двери вопросительно приподнимает бровь.
Надо же, оказывается, некоторым женщинам разводы идут на пользу. Во всяком случае, Мила выглядит просто роскошно с новой короткой стрижкой, светлыми волосами с модным «омбре» и в стильном светлом костюме. Ничего удивительного, что на меня она смотрит, как на приблуду, потому что на мне форменное темное платье с логотипом кондитерской. Хорошо хоть успела снять передник.
Интересно, если я ее пущу, она устроит мне разгром? Не уверена, что стоит сбрасывать со счетов такой вариант развития событий, тем более, что в последний раз мы виделись с ней в тот день, в загородном доме моего отца. И она делала все, чтобы внушить окружающим — или себе самой? — что у них с Бармаглотом милая семейная идиллия.
