Печенье вам нельзя, - замечаю, что эти сластены принюхиваются и качаю головой, - вам что-нибудь другое приготовим.
Рукой в муке смахиваю отбрасываю хвост через плечо и достаю формочки.
Сама не знаю, зачем я этой ерундой занимаюсь. Все прошлые годы папа мое печенье не ел, он бесился и раздражался, тоже не забыл, что его мама всегда пекла.
А в этом году у родителей свои семьи, другие, и мне одной тем более столько не съесть.
Но я продолжаю.
Из упрямства.
На экране смеются, развлекательная передача. Тренькает телефон, и я бросаю взгляд на него, тычу пальцем в дисплей.
- Ты дома? - довольным голосом спрашивает Вика. На фоне негромко играет музыка, и машина гудит, кажется. - А я уже в такси. Еду в клуб. Ты не передумала?
- Нет, я тут кулинарией занимаюсь, - вдавливаю зеленую формочку в пласт теста и кошусь на щенков. Эти хитрые морды только и ждут, пока я отвернусь, чтобы стянуть со стола угощение. Не понимают, глупые, что сырое тесто - это не вкусно.
- Ну и зря, - Вика что-то быстро говорит в сторону, а потом мне, - ты в чат загляни, все одногрупники собрались, вот врям все. Мы, может, последний раз так собираемся, все таки столько лет вместе учились, надо ехать, Алиса.
- Когд диплом защитим - отпразднуем, - зеваю и смотрю на часы. - Еще даже сессия не закрыта, Вик. Десятого экзамен.
- До десятого еще целая жизнь, - беззаботно отзывается подруга и торопливо заканчивает, - ну все, короче, не хочешь - как хочешь. Мы в клубе, адрес ты знаешь.
Она сбрасывает вызов.
Показываю язык телефону.
Что хорошего - единственный за три месяца выходной потратить на дрыганье ногами под грохот музыки среди пьяных студентов?
Укладываю печенье на противень и отправляю в духовку. Отряхиваю руки от муки и говорю щенкам:
- Так. Выбирайте, что хотите на ужин.
Они молчат, конечно, я уже привыкла, что со мной никто не разговаривает. Даже папа. Вместе с очередным денежным переводом на карточку сообщение написал “с праздником”.
Очень сухо.
Даже позвонить времени не нашел.
И сегодня я зря жду, наверное.
Кто-то звонит в дверь.
Вздрагиваю от неожиданности и роняю на пол пакет с мукой. В воздух взметается белое облако, и я чихаю.
Звонок повторяется.
Генерал и Бубочка первыми спрыгивают с дивана и с веселым лаем несутся в холл. Тороплюсь за ними и на ходу пытаюсь отряхнуть фартук от муки, я сегодня никого не ждала.
Но думала.
Слишком уж говорящий праздник - Рождество.
Не глядя на экран видеофона распахиваю дверь.
На пороге никого нет.
Щенки выскакивают на крыльцо, теплыми лапками топчутся по тонкому слою снега и с восторгом обнюхивают следы от чьих-то огромных ботинок.
Здесь кто-то долго стоял, топтался, по белому снегу ветер разнес серый пепел от сигарет.
Дорожка следов ведет по ступенькам вниз, извивается и прячется за домом.
От самых ворот до крыльца две широкие полосы от колес - машина гостя тоже где-то здесь, за домом.
Или гостей.
Следов что-то очень много.
Все это отмечаю машинально, взгядом снова и снова возвращаюсь вниз - там, у меня под ногами, пристроилась огромная корзина, полная бордовых роз. Из цветов призывно торчит белый конверт.
Щенки обнюхали крыльцо и тычутся холодными носиками в цветы.
- Ну-ка марш в дом, пока не заболели, - спохватываюсь и наклоняюсь, поднимаю плетеную корзинку. Переставляю ее в холл и загоняю собак домой.
Прикрываю дверь и смотрю на конверт.
Он перевязан алой лентой, крест-накрест. Бордовые бутоны покрыты снежинками, те медленно тают.
Когти царапают паркет - Генерал и Бубочка наперегонки понеслись на кухню за сладеньким, но мне сейчас не до воспитания.
Сажусь на пол и беру конверт, взвешиваю его в руке. Дрожащими пальцами снимаю ленту и рву бумагу, и в колени мне падает сложенный вдвое белый лист.
Осторожно разворачиваю его.
Он исписан ровным и красивым мелким почерком. Дую на озябшие пальцы и, затаив дыхание, пробегаю глазами по строчкам.
“Знаю, этого нельзя простить. Может, и не надо. Но я каждый день вижу тебя, как ты выходишь из дома и запираешь дверь, спускаешься по ступенькам, размахивая рюкзаком и садишься в машину. Как выезжаешь за ворота. Это теперь моя новая традиция - ждать у твоего дома по утрам и смотреть на тебя. И лучше привычки у меня еще не было. Но этого мало. Этого недостаточно. Мне этого никогда не хватит.
Я хочу обладать, по-настоящему, а не просто смотреть по утрам, тайком. Как какой-нибудь маньяк. Женщина со сказочным именем Алиса ежедневно, раз за разом, не зная о том, разбивает мне сердце.
Я много херни творил, а прощения просить так и не научился. Я и не верил, что оно мне понадобится когда-нибудь, это прощение, оно ведь даже не вещь, которой желают, а фантом какой-то, можно цели ставить и добиваться, а как выбить прощение?
Угрожать или в ногах ползать.
Что, вообще, в таких случаях делают, ты мне скажи.
Думать ни о чем другом больше не могу.
Тебе спокойно одной. Я вижу. Ты стала самостоятельной, взрослой, ты стала еще красивее. Ты дальше живешь, цветешь, сладкая, а у меня теперь, кажется, руки грязные, чтобы тянуться к тебе.
Но я сам себе не оставил выбора, либо так и буду каждое утро сидеть у твоего дома, либо ты меня впустишь.
Что такое любовь, Алиса?
Видел Генерала и Бубочку”
Письмо обрывается. Верчу листок, но больше ни слова нет, растерянно тереблю лямку фартука. И слышу тихий скрип двери позади.
В спину ударяет сквозняк, и волоски на руках встают дыбом.
Вот оно - продолжение письма.
Оглядываюсь.
Он стоит на пороге. В бежевом стильном пальто поверх темно-синего классического костюма с бабочкой. Бестящие каштановые волосы зачесаны назад, пухлые губы чуть приоткрыты.
Вместе с ним в холл проникает запах зимы, мороза, Рождества, смешанный с его терпким парфюмом.
Он прикрывает дверь и смотрит на меня.
А я сижу на полу, в домашнем костюме. С волосами, небрежно стянутыми в хвост, и вся в муке.
- Что-то готовишь? - хрипло спрашивает он.
- Имбирное печенье.
- Мое любимое.
Не знаю, может, он врет.
Но это легко проверить, через десять минут у меня будет целый противень сладких человечков, политых глазурью.
И если он не съест…
- Угостишь?
Аккуратно складываю письмо и прячу листок в задний кармашек. Сердце подпрыгивает от волнения, в грудную клетку бьется.
