— его язык заплетается. — Сел.
Снова шумно дышит.
— Дима, а там есть кто-нибудь, кто может помочь тебе дойти до палаты?
— Не знаю.
— А ты где?
— Где-то в коридоре.
— А давай ты сейчас посидишь, отдохнешь, а потом вернешься в палату?
— А к вам?
— Не надо к нам, Дима. Вернись, пожалуйста, в палату.
— Я хочу вас увидеть, — шепчет.
Дыхание перехватывает от того, как Дима это говорит. Трепетно, нежно. Сглатываю вновь образовавшийся в горле ком.
— А тебя можно навестить в госпитале? Я бы пришла…
— Навестить? — удивляется.
— Да, навестить. Ты же в военном госпитале? Туда пускают посетителей?
— Даже не знаю. Меня никогда никто не навещал. Но могу спросить.
— Спроси, пожалуйста, и скажи мне. Если пускают посетителей с улицы, то я к тебе приду.
— Хорошо… Я спрошу…
Мне не на шутку снова страшно за Диму. Только теперь я переживаю, как он вернется в постель. Мы молчим, наверное, с минуту прежде, чем Дима говорит, что пошел обратно в палату. Я не кладу трубку, хочу убедиться, что он дошел. И только когда Дима говорит, что лег, и я сама в этом убеждаюсь по скрипам пружинистой кровати на заднем фоне, отбиваю звонок.
Сердце продолжает заходиться бешеными ударами. Чтобы уснуть, пью валерьянку.
— Мама, дядя Дима больше не хочет делать со мной компьютер?
Это первое, что произносит Влад следующим утром, когда открывает глаза. На его личике изображены грусть, тоска и обида.
— Дядя Дима заболел, — беру сына на руки и несу умываться в ванную. — Он сейчас в больнице.
— А с кем тогда Чарльз? — задаёт резонный вопрос.
Я даже на мгновение впадаю в ступор. Действительно, а кто с собакой? Пса же надо кормить, гулять с ним. Днем Чарльз большую часть времени проводит во дворе и саду, а ночью спит в доме на первом этаже.
— Не знаю, сынок, — растерянно отвечаю.
— Мама, Чарльз совсем один, пока дядя Дима в больнице? Ему же грустно!
— Я спрошу у дяди Димы.
Чтобы Влад совсем уж не грустил без компьютера и собаки, отвожу его на все выходные к Игорю. Дверь квартиры открывает свекровь. Ей сняли гипс. Не задаёт ни единого вопроса. Только сухо со мной здоровается. Но Влада принимает тепло. Я тоже ничего не говорю матери Игоря. Не считаю нужным как-то оправдываться. Хотя она была хорошей свекровью, помогала мне намного больше, чем моя родная мать.
Дима сам мне звонит в субботу днем. Я хочу набрать ему первой, но каждый раз обрываю себя. Вдруг он спит? А тут я со своим звонком потревожу.
— Привет, Белоснежка, — сегодня его голос намного лучше и бодрее.
— Привет, как ты?
— Нормально уже, оклемался. Как ты? Как Влад?
— У нас все хорошо, за тебя переживаем.
— Да у меня не сильное ранение, быстро заживет. Но еще несколько дней надо побыть в госпитале, а потом отпустят домой на больничный.
— Влад переживает, с кем Чарльз, пока ты болеешь.
Дима тепло смеется, и мне так приятно на душе становится от его смеха. Вчера я, конечно, натерпелась страху, что до сих пор глаз дергается.
— За Чарльзом присматривает мой сосед. У нас с ним договоренность: если меня нет, он смотрит за моей собакой. А я присматриваю за псом соседа, когда не бывает его.
— Ааа, ну тогда хорошо.
Возникает пауза. Хочу спросить у Димы, узнал ли он по поводу посетителей в госпитале, но вдруг отчего-то начинаю смущаться. Хотя мне очень хочется увидеть Диму и лично убедиться, что он в порядке.
— Ты вчера спрашивала, можно ли прийти в госпиталь… — первый начинает эту тему. В интонации слышится неуверенность, как будто тоже смущается. Хотя Соболев и смущение — это совершенно несовместимые вещи. — Или мне это приснилось?
— Не приснилось, — улыбаюсь в трубку. — Я хочу тебя навестить. Можно?
— Кхм, да, я узнал… Гостей пускают в будние дни с 14:00 до 16:00.
— Хорошо, тогда в понедельник в два часа приду.
Мы снова молчим. Почему-то щеки заливает краской. Как будто я снова школьница, а дерзкий новенький Дима Соболев пишет мне во ВКонтакте по поводу совместного проекта по культурологии.
— Я буду тебя ждать.
Мурашки по коже бегут от того, с каким чувством Дима это произносит. Наспех прощаюсь с ним, а то снова расплачусь.
Все выходные я только и живу мыслями о нашей встрече. Ловлю себя на том, что радуюсь, как дурочка. И да, я тоже соскучилась по Диме. Даже не пытаюсь скрывать это от себя.
В понедельник я приезжаю в госпиталь даже на пятнадцать минут раньше и жду, когда меня пропустят. Ровно в 14:00 дают пройти. Я поднимаюсь на этаж, который прислал в сообщении Дима, и ищу дверь с нужным номером. Одолев легкое волнение, стучу и захожу.
Дима лежит на ближайшей к двери кровати, смотрит в телефон. Переводит взгляд с экрана на меня и расплывается в счастливой улыбке. Помимо него здесь еще три пациента. Завидев меня, их оживленные голоса замолкают.
— Привет, — подхожу к Диме с пакетом фруктов. — Как ты? Лежи, не вставай!
Но Дима уже поднялся постели. Его левое плечо перевязано бинтом, рука на поддерживающем бандаже, как при переломе.
— Привет, Белоснежка, — едва слышно произносит и обнимает меня правой рукой.
Опускаю пакет и обвиваю его спину, прижимаюсь всем телом. Боже, как же я скучала, как же я боялась! Воспоминания о вечере пятницы нахлынули, в горле образовался тяжёлый ком.
— Пацаны, не хотите сходить покурить? — спрашивает Дима своих соседей по палате.
— Да, мы как раз собирались, — отвечает кто-то из них.
Трое парней тут же ретируются, оставляя нас с Димой наедине.
Дима зарывается лицом в мои волосы, шумно дышит.
— Ты все-таки пришла, — тихо говорит.
— Конечно, пришла. Разве я могла не прийти?
— Я очень тебя ждал.
— И я ждала нашей встречи.
Дима заглядывает мне в лицо, гладит по щеке. Слезинка все-таки срывается с ресниц. Соболев заботливо вытирает ее пальцем.
— Ну что ты, не плачь.
— Дима, я так испугалась, — шепчу, и новая слеза катится по щеке.
— Чего испугалась?
— За тебя испугалась. Ты не
