Ну что ж, Макс был достаточно молод, чтобы тоже предаваться таким поискам. Ему был всего лишь двадцать один год. Господи. Двадцать один. Что она делает? Ей тридцать девять, а она завела безумный и очень серьезный роман с мальчиком, который в полном смысле слова несомненно годится ей в сыновья. Но в этом-то, с другой стороны, и заключалось все дело: у них был не просто роман, не обычная связь. С такими-то вещами она бы справилась, и потом, это было бы очень удобно, приятно, даже модно. Ей и сейчас нравилось ходить с Максом по ресторанам и клубам, нравилось, что о них двоих говорили и сплетничали, что на них пялили глаза, нравилось сообщать присутствующим на какой-нибудь вечеринке, сколько лет ей и сколько ему. А тогда бы… Никаких проблем, никаких обязательств, ничего, — одно только удовольствие. Развлечения и секс. Это было бы великолепно.
Но ограничиваться только этим ей же самой никак не удавалось. Ей пришлось в конце концов осознать, насколько сильно она скучает по Максу, когда его не бывает рядом. Пришлось признаться самой себе, что она ревнует, когда он бывает с кем-то еще, а не с ней. Что ждет свиданий с ним со страстью и нетерпением, которые ее саму удивляют и даже пугают. Что стоит ему только войти в ее дом, в комнату, прийти в компанию или куда-то еще, где в тот момент находится она, и улыбнуться ей этой своей ленивой и сексуальной улыбкой, как сердце у нее заходится от радости и желания.
Ну ладно. С этим все ясно. Она его любит. Это она готова признать. Она в него влюблена. Ей приходилось влюбляться и раньше. А что, разве нет? Ну хорошо, пусть не часто. Так у нее было с самым первым ее мальчиком. Правда, тогда она была еще очень молода. С Малышом. На протяжении многих, очень многих лет. И… с кем еще? С тем фотографом? Нет. С этим парнем из банка? Господи, нет конечно. Вообще-то, она влюблялась нелегко. И даже не любила этого. Влюбленность лишала ее самоконтроля. Наверное, если не считать Малыша и того, самого первого ее мальчика, то ближе всего она подошла к настоящей любви с Александром. Старина Александр, как же он тогда ей нравился! Ну, она сама виновата, сама все провалила. Сказать, что после случившегося ничто уже не смогло оставаться между ними по-прежнему, значило бы ничего не сказать. Теперь он явно ощущал в ее присутствии сильнейшее смущение и замешательство, избегал ее, старался не оставаться с ней вместе в одном помещении. Иногда Энджи спрашивала себя, не боится ли он, что она может проболтаться. Рассказать кому-нибудь о его постыдной тайне. Она никому не говорила об этом. И никогда не скажет. Абсолютно никому, ни Максу, ни Томми, никому. О таких вещах лучше всего не упоминать, не касаться их, не тревожить, — пусть это знание покоится в могиле вместе с Вирджинией.
Бедняжка Вирджиния. Несчастная женщина. И почему только она не ушла от него?
Иногда Энджи спрашивала себя, а не было бы лучше, если бы дети все узнали. Вместо того, чтобы считать свою мать кем-то вроде проститутки. Но тогда кем бы они стали считать своего отца? Если бы все узнали? Каким-нибудь чокнутым? Или еще того хуже? Нет уж, лучше оставить все так, как есть. Да и особого выбора у нее все равно нет. А кроме того, кажется, они все-таки сумели как-то всё пережить и приспособиться. Конечно, каждому из них была при этом нанесена душевная травма; но, с другой стороны, кому когда удавалось прожить жизнь без таких травм? Каждому приходится узнавать что-то для него неприятное, болезненное и учиться жить дальше с этим знанием. А у этих ребят к тому же более чем в достатке всего того, что позволяет компенсировать подобные душевные травмы.
Господи, до чего же все они избалованы и испорчены! Когда они дружно начинали плакаться и стонать по поводу своих проблем, ей стоило немалого труда не выйти из себя, не взорваться. Почему-то они искренне и глубоко убеждены, что имеют от рождения право на все: на состояния, прекрасные дома, влиятельные должности. Во всем этом есть что-то жалкое. Максу хоть она начала вправлять немного мозги; но все остальные… девушки — так просто безнадежный случай. Особенно Георгина: она, видите ли, мать-одиночка. Подумаешь, какая важность! Все постоянно делают ей комплименты, льстят, говорят, как она хорошо справляется со всем одна. Да у этой «одной» огромнейший дом, прислуга, семья, которая ее любит и поддерживает. Энджи могла бы немало порассказать ей о том, что значит справляться со всем действительно в одиночку. Может быть, у Георгины хоть выйдет что-нибудь с этим приятелем Макса, Джейком; он вроде парень продувной и напористый. Джейк был без ума от Георгины. Он воздвиг ее на пьедестал, а сам стоял внизу, у подножия, и молился на нее. Похоже, особой пользы ему это не приносило. Георгина по-прежнему оставалась изысканно далека от него. Надо будет сказать Максу, чтобы он посоветовал Джейку сшибить Георгину с этого пьедестала. Ее надо затащить куда-нибудь и просто как следует трахнуть. Этот парень — как раз то, что ей нужно. Веселый, заводной, практичный, сексуальный; для нее он куда лучше, чем мечтательный лунатик Кендрик. Но тот все же продемонстрировал, что обладает некоторым здравым смыслом, и сделал выбор в пользу своей волевой нью-йоркской девицы, которая будет теперь вести его по жизни. Правда, Энджи не представляла себе, что Александр воспримет Джейка как партнера для своей самой любимой дочери. Ну и Александра тоже не мешало бы хорошенько встряхнуть. Уж он-то больше всех остальных склонен жить в мире мечтаний и иллюзий.
Как, впрочем, и Шарлотта. Она, черт ее побери, выросла с серебряной ложкой во рту, даже с двумя: тем наследством, что ожидало ее по линии Кейтерхэмов, и тем, что ждало ее со стороны Прэгеров. Ну ладно, она все-таки умела вкалывать и что-то соображала в реалиях экономической жизни. Но при одной мысли о том, что она может все это потерять, Шарлотта впала тогда в дикую ярость. Конечно, теперь вроде бы ветер подул в другую сторону. Для нее все обернулось хорошо. Она снова оказалась на своем троне: опять в Нью-Йорке и в любимицах у самого Короля. Со временем сорок процентов акций банка будут принадлежать ей. Но похоже, она потеряла Гейба.
Он немедленно ушел из «Прэгерса», как только услышал о Шарлотте. Заявил, что для него немыслимо оставаться в банке, где она будет занимать более высокое положение, чем он сам. Организовал теперь какое-то собственное дело, и можно было не сомневаться, что оно пойдет весьма успешно. Макс говорил, что у Гейба потрясающая репутация. Ему всего тридцать два года, а он уже звезда. Серьезная звезда. Шарлотта будет круглой дурой, если все-таки упустит его.
Какое-то время назад ходили разговоры и о возможности перевода Макса в Нью-Йорк тоже. Эти разговоры и до сих пор ходят. Но пока Макс остается в Лондоне. Фред, напустив предварительно тумана, спросил как-то у Макса, что тот думает о банке и как видит собственные роль и место в нем. Макс ответил, что ему нравится работа маклера, а о таких серьезных вещах, как роль в банке, он пока даже не думал. В общем-то, его роль должна была, конечно, заключаться в том, чтобы стать графом Кейтерхэмом, но до этого, похоже, было еще довольно далеко. Однако он сказал Энджи, что в отношении Хартеста она ошибается. Одна мысль о возможности потерять имение крепко перепугала его. Теперь имение принадлежит ему уже наверняка. Фред списал долг, поэтому имение Макс получит. «Какой же ты жадюга», — сказала ему в ответ Энджи, — но сказала она это с мягкой, прощающей улыбкой.
