Ознакомительная версия.
– Духи! – взвизгнула довольная Марта Петровна и распечатала коробочку: внутри оказалось какое-то немыслимое по красоте кружево.
– Труселя? – Марта лукаво посмотрела на Вильского. – Идти примерять?
– Подожди, – остановил ее Евгений Николаевич и попытался, нагнувшись, развязать шнурок. Сразу не получилось: Вильский почувствовал, что задыхается, и рухнул на банкетку.
– Ты чего, моя? – напугалась Марта. – Ноженьки не держат?
– Чего-то мне нехорошо, – тяжело выдохнул Евгений Николаевич и закрыл глаза.
– Моя! – тут же засуетилась Марта Петровна. – Ну, ты что? Может, «Скорую» вызовем?
Вильский отрицательно помотал головой, не открывая глаз.
– Женя. – Марта села рядом и положила голову ему на плечо. – Я без тебя умру.
«Где-то я это уже слышал», – вспомнил Евгений Николаевич и чуть слышно произнес:
– Это я без тебя умру, Машка.
– Только попробуй, – всхлипнула Марта. – Женись сначала, – засмеялась она сквозь слезы, и Вильский почувствовал, что ему становится легче.
– Придется, – улыбаясь, пообещал он. – Вот только дворец для тебя выстрою и женюсь.
– А долго ждать-то?
– Ровно тридцать лет и три года… – развеселился Евгений Николаевич и подумал, что Вера права: надо что-то делать.
– Я столько не проживу, – возмутилась Марта. – Давай Люлю попросим и сразу купим готовый.
– А при чем здесь Люля и мой дом?
– Ну как же, моя, – засуетилась Марта. – Разве мне Люля откажет? И Марат не откажет!
– Молодец, Машка! – засопел Вильский. – Все рассчитала, только меня не спросила.
– Жень, а для чего дети-то? Мало мы в них души вкладываем и денег? Теперь они пусть о нас заботятся.
Такую версию взаимоотношений отцов и детей Евгений Николаевич слышал впервые. И вновь убедился, что женщина, которая была младше его почти на десять лет, оказывалась во многих вопросах по-житейски мудрее. При этом Вильский был уверен: она честно любит своих армянских отпрысков, искренне за них переживает и не пропускает ни одного дня, чтобы не поговорить с ними по телефону. Но в ее взаимоотношениях с Люлей и Маратиком была и другая сторона, позволявшая ей ощущать себя любимой матерью: Марта Петровна Саушкина легко позволяла заботиться о себе не в ситуации болезни или несчастья, как это делают многие русские женщины, а в ситуации полного благополучия. И Евгений Николаевич видел, что они это делали добровольно, с охотой, без всякого нажима со стороны Марты, просто по внутренней потребности и из уважения к ней.
– Я так не могу, – запыхтел Вильский.
– А ты смоги! – приказала ему Марта и, легко вскочив с банкетки, понеслась на кухню, а потом в спальню, а потом снова на кухню… – Ну что ты, моя, так и будешь, как Илья Муромец, на печи сидеть? Вставай, котенок, обедом тебя буду кормить, зря, что ли, готовила? Думаю, вот моя придет, покувыркаемся, отдохнем и будем обедать.
– Ну уж, наверное, не покувыркаемся, Машка, – виновато признался Евгений Николаевич, как огня боявшийся фиаско в постели.
– Ну и ладно, моя! – легко отказалась от долгожданной «встречи на Эльбе» Марта. – Ты у меня мужчина крепкий, – проворковала она, – глядишь, к вечеру и кувыркнешься разок.
«Как бы мне к вечеру совсем не кувыркнуться», – подумал Вильский и попытался встать с банкетки. К голове резко прилила кровь, снова стало тяжело дышать, он закашлялся и тяжело опустился на мягкий бархат. Подошла Марта. Она словно почувствовала неладное, присела рядом.
– Женя… Мне кажется, тебе совсем нехорошо. Давай вызовем «Скорую»?
– Не надо, – наотрез отказался Евгений Николаевич, больше всего боявшийся, что вот сейчас погрузят на носилки и понесут вниз, а ноги будут разъезжаться в разные стороны и носки торчать из-под одеяла. – Я лучше полежу.
Марта легко опустилась на колени, сняла с Вильского обувь, не забыв при этом погладить его по лодыжке, как маленького ребенка.
– Давай, моя, вставай, – подставила она ему плечо. – В войнушку играть будем.
При слове «войнушка» Вильский криво улыбнулся: оно было из советского детства, когда торчали во дворе сутками и ползали на пузе от дерева к дереву.
– Вроде я раненый?
– Вроде да… – засмеялась Марта. – Ты у меня раненый генерал. И я тебя спасаю и тащу на себе волоком в блиндаж.
– Я в блиндаж не влезу, – поморщился Вильский, похоже, легко сжившийся с ролью раненого генерала.
– И не надо, – прокряхтела Марта. – Будешь лежать на свежем воздухе – под звездным небом.
– Согласен, – выдохнул Евгений Николаевич и опустился на кровать, выжидая, когда успокоится сердце и перестанет проситься наружу.
– Ложись, моя, – заворковала Марта, ослабила галстук и хотела было расстегнуть на Вильском ремень, но он оттолкнул ее руку и скривился так, что стало ясно – «не сметь».
– Гляди-ка, – засмеялась Марта Петровна, – злобный какой у меня генерал. Ему, значит, перевязку надо делать, он кровью истекает, а до себя дотронуться не дает.
– А куда я ранен? – простонал, увлекшись игрой, Евгений Николаевич.
– Куда-куда? – шутливо заворчала Марта. – В кувыркатель!
– Это плохо, – подыграл ей Вильский. – Без кувыркателя генерал не генерал.
– Еще какой генерал, – взволнованно прошептала Марта в ухо Евгению Николаевичу и улеглась рядом. – Хочешь, я тебя с ложечки покормлю, Женя?
– Ну что ты, Машка. Я же не при смерти, может, давление подскочило, может, простыл… А может, переволновался. Представляешь, пришел генерал предложение делать, а у него кувыркатель сломался. Что делать?!
– Ниче не делать! – Марта придвинулась ближе. – Лежать под звездным небом и не шевелиться. А кувыркатель я тебе быстро отремонтирую, – потянулась она к нему.
– Не сейчас, Машка, – отодвинул ее руку Вильский.
– И не надо, – легко согласилась Марта и тоже закрыла глаза.
Всю субботу они провели, лежа на кровати, в тихих разговорах о будущем, до которого теперь рукой подать, думала счастливая Марта Саушкина и еле сдерживалась, чтобы не сорваться и не позвонить Люле, или Маратику, или еще кому-нибудь, кто способен порадоваться за нее. «Видно, меня Бог любит», – пришла к такой мысли Марта и чуть было не высказала ее вслух, но тут вспомнила, что Евгений Николаевич дремлет, и замерла – капсулой, наполненной безудержной радостью.
– Чему ты радуешься? – проткнула капсулу соседка по лестничной клетке, врач по образованию, приехавшая в Верейск из Казахстана в конце девяностых годов. – Сколько ему лет?
– Шестьдесят семь, – напряглась Марта и безуспешно попыталась вспомнить ее имя: то ли Айгуль, то ли Агуль.
Ознакомительная версия.
