А потом опять вспоминаю, сколько всего пропустил. Его первый крик. Первый взгляд. Пацан смышленный. Любопытный. Наверняка лупился по сторонам. Всех вокруг покорял. Подчинял. Порабощал. А воспитывался как? По нашим традициям или нет? Там дохрена важных ритуалов есть. На каждый возраст существует отдельный обряд. Марианну четко обучали этому. Детали поясняли. Но она могла и не соблюдать.
Мрачнею. Столько всего сквозь пальцы ушло. Не вернуть назад.
- В шесть месяцев, - начинаю и замолкаю. – Ты давала ему выбор?
Вроде взорваться готов. Гнев шкалит. Волнами прет. Но сын все это на раз остужает. Хотя штормит меня конкретно. Надвое разрывает. Всегда все просто было. Прямо. Понятно. А тут ураган. Долбаный водоворот. Крутит пиздецки.
Ладно. Отпустит. Нельзя при мальце ругаться. Даже в мыслях. Потом его всяким словечкам научу. И приемам. Передам знания. Силу. До капли. Волю к победе.
Самый мощный из Дудаевых будет. Жестче всех.
- Да, - отвечает она. – Я старалась воспитывать его по твоей религии. По тем порядкам, которые у вас приняты. Сама не сумела их придерживаться. Возвратилась в прежнюю веру. Но сын на твоей стороне.
- И что он выбрал?
Такая традиция испокон веков тянется. Ребенка усаживают. Вокруг него раскладывают разные предметы. Книги. Игрушки. Оружие. Иногда липу, иногда реальное. По-разному бывает. Что пацан вытянет, то его судьбу и определяет. Может, суеверие. Бред. Но я в свое время амулет деда ухватил. Он всем своим внукам его подкладывал. Считал символом будущей власти. Неприметная штука. Темное железо. Без камней. Блеска нет. Потом дед говорил, будто еще тогда меня среди прочих наследников выделил, почувствовал особый нрав.
- Книгу, - отвечает она. – Детскую книжку.
Неплохо. Умным вырастет. Ахметова переплюнет.
- Но там внутри был нож, - откашливается. – Резник пошутить решил. Я запретила оружие использовать. Даже игрушки выбрала мирного типа. Машинки. Лопатки. В общем, ничего опасного. А наш малыш именно ту книжку подхватил, подтянул, среди всех остальных выбрал. Открыл и… я настолько ошалела, что едва успела у него нож отобрать. Он очень уверенно за рукоять взялся. Книгу оттолкнул. Его совсем другое интересовало.
- Правильно, - губы в улыбке растягиваются. – Как ты хотела? Мужик растет. Ему надо много оружия.
- Не в шесть месяцев.
- Ничего, - грудь заливает теплом. – Тут главное – присмотр. Пусть играется. В меру. Под контролем.
- Камиль любит оружие.
- Да? – перевожу взгляд на жену, вижу, что она говорит серьезно.
- Когда я готовлю, он наблюдает за ножами. Тянется к ним. И это не только я замечала. Камиль даже лопату держал, словно ружье заряжал. Было немного пугающе. Он же пока совсем маленький мальчик. Откуда настолько сильная тяга?
- Не только ты замечала, - протягиваю. – Все. Эти твои дружки. Резник. Татарин. Каких еще мужиков успела приманить?
Молчит. Глаза блестят. Губы подрагивают.
- Все моего сына знали. Все видели. Мимо него и «Кобра» не прошла. И еще черт знает кто рядом отирался. Куча нянек. Отец твой. Мамаша. Друзьям фотки случаем не слала?
- Нет, Амир, - дышит шумно. – Мои родители ничего не знали про Камиля. С друзьями давно не общаюсь, после побега ни с кем из них не связывалась. А ты уже встречался с нашим сыном раньше.
- Конечно. Утром. Ожил и охренел.
Дьявол. Опять ругаюсь. Надо придержать язык.
- Нет, ты не понял, - качает головой девчонка. – Мне нужно очень многое тебе объяснить и рассказать. Постараюсь сделать это прямо сейчас.
- Давно пора.
Сука. Сука. Тварь.
Хватит. Нужно притормозить.
Я же люблю ее. Люблю. Да. Такое странное слово. Я вообще его раньше использовал? Говорил ей? Просто теперь смотрю на сына и пониманию значение. Осознаю. Вот эта вязкая жижа. Внутри бурлит. Кипит. Переполняет. Это же и есть любовь. Да? И такая хренотень не только к нему. К ней. К ним. Переплетается. Заливает.
- Ты был в больнице, когда я рожала Камиля, - выдает как под ребра бьет. – Приехал на разборки. Неожиданно. Палата была заранее забронировала. Отдельная. Не в родильном отделении, на другом этажа. Там, где вы разгоняли лишних свидетелей. С тобой тогда Резник общался. Лицо скрыл под медицинской маской. После меня вывезли оттуда на каталке.
Громом по затылку врезает. Разрядом тока прошибает.
Докторюга. Хитрый хмырь. И глаза голубые были как у того упыря.
Что ж я раньше не свел? Не сопоставил. Хотя откуда знал? Когда в больницу припер, только про Гаджиева размышлял. Мог ли я подумать, будто за стенкой рожает моя женщина?
- Там их двое было, - бросаю. – Врачей.
- Второй – Тимур. Татарин. Они закрыли мое лицо кислородной маской, подключили разные аппараты для отвлечения внимания.
Долбануться.
Видел сына в день рождения. Слышал. В глаза ему глядел. Еще царапнуло тогда. Под ребрами резануло. Взгляд почувствовал. Почуял родную природу.
Я и сказал тогда что-то. Что? Вроде здоровья пожелал. И пацан орать перестал. Он сам смотрел на меня. Четко помню. Смотрел. В память врезалось. До мелочей.
Дьявол. Охренеть. Гребануться.
Плоть от плоти. Кровь моя. Мимо.
Восемь месяцев. Плюс беременность.
А если бы не «Кобра», она бы дальше молчала? Если бы не эти уроды, не их хитрый план, так бы не раскололась? Не призналась? Чертова партизанка. Что творила?
Вырвала кусок мяса. Выдрала.
Я откладываю ребенка на кровать. Укладываю. Боюсь сорваться. Перебрать. Сдираю бинты. Оголяю раны. Хоть немного бы отвлечься. Переключиться. Хоть чуточку остатки мозгов обратно вправить. Пальцами двигаю. Кровоточат. Отлично. Но только боли не чувствую. Абсолютно. В руках. Внутри горит. Печет. До одури жутко. Жар мое нутро поедом жрет.
- Амир, прошу.
Она соскальзывает на колени. Вниз. Между моих широко расставленных ног. За руки ухватить пытается. Пробует накрыть кулаки ладонями.
Делаю знак, чтоб остановилась. Предупреждаю. Нельзя. Не сейчас. Не трогай. Держись подальше. А лучше уйди. Сгинь. Пропади. Дай остыть. Отойти.
- Амир, пожалуйста, я…
Все-таки касается. С огнем играет. По краю ходит.
Пальцы по пальцам скользят. Холодные. Остужают гнев. Совсем слегка. Но остужают. Раны будоражат. Дразнят самые темные мои желания.
- Я сама рожала. Одна. Без врачей. Никто не осматривал. Сперва должен был прийти доктор. Гинеколог-мужчина. Но я наотрез отказалась и сама пуповину перерезала. Без посторонней помощи. Все легко прошло. Быстро. Никаких осложнений не было. Мне повезло.
Да. Очень сильно повезло.
Повезло, что я на привязи. Не могу убить. Не могу наказать. Ничего не могу. По сути. По факту. С кем угодно разберусь. Ты – единственное исключение из всех правил.
А вообще, чего я ждал? Понятно же, она рожала. Хорошо, что другие мужики там рядом крутились и помогали. Лучше так, чем совсем в одиночестве. Защищали. Да, эти мудаки оберегали мою жену. Моего сына. Я их порвать на куски должен. Но не выйдет. Нужно проявить благодарность. Подарить им жизни. Отпустить. Забыть. К чертям.
- Амир, я все это время рвалась обратно, - продолжает. – Пыталась сбежать. Отстранялась от тебя. Просто потому что боялась потерять Камиля. Боялась, ты отберешь ребенка. В ту безумную школу отправишь. Как услышала тогда слова Зураба, так и подалась панике. Я опасалась задавать вопросы прямо. Ты столько скрыл от меня. Первую супругу. Вообще, все эти обязательства перед Гаджиевыми. Казалось, если я сообщу о беременности, ты просто снова утаишь правду, найдешь путь успокоить, развеешь мои страхи. Но потом дитя отнимут, отправят в другую страну, будут муштровать как настоящего солдата. Я никому ничего не объясняла. Отца попросила устроить побег на свадьбе. Неожиданно. Прежде и не представляла, что решусь на это, не воображала такой вариант. Татарин про мою беременность ничего не знал. Когда вытягивал и согласился помочь, он просто долг моему отцу отдавал. Старый долг. Детали неизвестны. В общем, не важно. Я всех своим побегом подставила. Семью подвела под удар. Моих родителей. Тебя. Людей, которые рискнули помочь. Проблемы нарастали, словно снежный ком. Я думала, не встретимся больше. Постаралась полностью измениться. Скрыться. Переехала в другую страну. Там строила жизнь заново. Конечно, мне помогли деньгами, квартиру предоставили, однако всю помощь я в будущем надеялась вернуть, покрыть и не оставаться должной никому. Нашла хорошую работу.
