Ознакомительная версия.
– Я сяду, – сердито сказал Гринев.
– Счас – ты! Если что, тогда уж я.
– Салман твой… – пробормотал Юра. – Где ты его только откопал?
– Найди получше, – обиделся Борька. – Этот хоть в спину не стреляет, и на том спасибо.
– Трое совсем тяжелых, – оправдывая свою торопливость, объяснил Гринев. – А у Хеди вот-вот гангрена начнется, что тогда делать?
Хеди была двухлетняя девочка из Грозного. Ее мать потеряла двух детей в полыхающем городе, а еще с двумя добралась к родственникам в горный аул, отдав все деньги за попутную машину. У Хеди были оторваны два пальца на правой ноге, по дороге ее кое-как перевязали, потом прикладывали к ране какие-то травы, но опасность гангрены была теперь совершенно очевидной. В крайнем случае пришлось бы отнимать ей стопу, походный набор инструментов у Гринева был. Но ему не хотелось этого делать.
– Что ты, Юра, меня пытаешь? – рассердился Годунов. – Не знаешь, что делать, если гангрена начнется?
Конечно, можно было сказать, что девчонка не в Москве живет и никто потом не будет возиться с ее протезированием… Но Борис и сам прекрасно это понимает, и пытать его действительно ни к чему.
Еще в одной причине, по которой ему хотелось поскорее добраться до больницы, Гринев стыдился признаться даже себе самому. Но сознавал ее ясно, эту причину… Впервые за целый год он почти не отходил от операционного стола. И это произошло само собою, это просто не могло быть здесь иначе, для этого не надо было преодолевать внутреннее сопротивление, ломать себя и делать то, чего делать не хочется… У Юры даже руки дрожали, когда месяц назад он подошел к столу в первый раз. А как только взял скальпель – перестали дрожать.
– Ложись поспи, Юра, – сказал, вздохнув, Годунов. – Утро вечера мудренее.
Ничего умнее этого унылого совета придумать было все равно невозможно. Оставалось только обойти больных и, если все в порядке, в самом деле улечься спать в тесной комнатке с низким потолком, которую они с Борисом занимали вдвоем в доме старейшины местного тейпа.
Юра лежал, слушал, как шумит в темноте дождь. Казалось, что этот шум поможет ему уснуть поскорее. Но, наверное, слишком взведены были нервы, их не успокаивал мерный шум, и сон все никак не приходил, а приходили вместо него воспоминания…
– Не понравилась тебе Ева? – спросил Юра, глядя, как Женя вытирает только что вымытые чашки.
– Почему? – удивилась она. – Почему она могла мне не понравиться?
– Не знаю… Слишком вы разные.
– Ну и что? – Женя пожала плечами – не пожала даже, а повела плечами так, что у Юры сладко заныло внутри, хотя жест этот был у нее не зазывным, а совершенно безотчетным. – Думаешь, мне может понравиться только моя точная копия? Ева милая, тонкая, она всякой женщине понравится. Вот что с мужчинами у нее проблемы – этому удивляться не приходится.
– Почему? – удивился Юра. – А я как раз всегда в толк не мог взять, почему у нее так…
– Ох, Юрочка, – засмеялась Женя, – да ведь это проще простого! На нее же только взглянуть – и сразу понятно: с такой женщиной все будет всерьез и надолго. Думаешь, мужчины этого ждут от женщин? По-моему, от этого они только шарахаются.
– А женщины? – спросил Юра. – Чего, по-твоему, женщины ждут от мужчин?
– Женщины? – Женя снова засмеялась. – Всего!
– То есть? – не понял он. – Чего – всего?
– А всего-всего, – совсем как Полинка, объяснила она. – Не кусочка на вес и под расчет, а всего. Только мало кто дожидается. И не задавай ты мне, Юра, таких глобальных вопросов, у меня по философии четверка была в институте!
Даже если Женя просто шутила тогда, чтобы отвязаться от его глупых вопросов, доля правды в ее словах была. Может, и мало кто дожидается… Но такая женщина, как она, вправе требовать от мужчины всего, и обязательно найдется мужчина, который весь мир положит к ее ногам. Даже кретин-репортер из «желтой» газетенки это понимает…
А он не мог ей дать это прекрасное «все» – просто потому, что ничего у него не было. И что ее ожидало бы с ним, если бы она не ушла, воспользовавшись этой дурацкой заметкой? На что сама способна, на то и рассчитывай; муж всегда или занят, или устал; убогая, однообразная жизнь… Сколько еще он стал бы себя обманывать, думать, что, может быть, она к этому привыкнет? И с какой радости она должна к этому привыкать? Хотя, наверное, он еще долго надеялся бы… Он же с самого начала все понимал, и все-таки… Что ж, ему удобно было надеяться, что все как-нибудь образуется, вот он и прятал голову в песок, как страус. Но раз уж она решила это прекратить, то надо иметь совесть и не навязывать ей все это снова. Продала ли Полинка гарсоньерку? Правда ведь, он не был там счастлив, не случайно ведь кончилось так, как кончилось… Нет, неправда! Он так был счастлив, что… Если бы еще только минуту предложили этого счастья, он ни секунды не раздумывал бы, прямо сейчас… Что – прямо сейчас? Прямо сейчас идет дождь, даже из аула этого не выбраться, не то что… Да и не в том дело, все равно ведь… Зря ему мерещатся и плечи, и голос, и глаза с узорами, и эти колечки на лбу… Не кончится завтра дождь, все равно надо ехать, цепи на колеса, сам могу за руль… Борька все равно не даст…
Мысли его наконец спутались, сместились, воспоминания потеряли мучительную ясность, и Гринев уснул под мерный шум бесконечного дождя.
Салман исчез, как сквозь землю провалился. Наверное, с самого утра, увидев, что прекратился дождь, отправился к каким-нибудь родственникам. И поди поищи его по горам.
– Ну что, Юра, еще подождем? – неуверенно спросил Годунов. – Объявится когда-нибудь, не со скалы же сорвался. Да не подсохло еще просто, вот он и отсиживается! И правильно делает, между прочим, еще хоть денек и нам бы подождать.
– Хватит, Боря. – Гринев видел, что Борька говорит все это больше для проформы. – Кто тебе сказал, что через денек подсохнет? А если к вечеру опять ливанет? Грузим быстро – и поехали.
– Погрузишь ты их быстро! – хмыкнул Годунов. – Глянь, что там творится.
На десяток больных и раненых у грузовика с открытыми бортами собралась целая туча родственников. Женщины плакали, что-то друг другу доказывали гортанными голосами и явно были настроены влезть в грузовик любой ценой. А кто бы не полез, видя, что собственный ребенок лежит без сознания и, на минуту придя в себя, просит пить?
Но войти в их положение Гринев сейчас не мог. Ехать по крутой, узкой и скользкой дороге с битком набитым кузовом – лучше уж сразу направить машину в пропасть. Десять раненых и больных, из которых трое детей, он одиннадцатый в кузове, еще одного к Борису в кабину – и все.
Именно это они с Годуновым, срывая голос, втолковывали плачущим женщинам, пока мужчины укладывали раненых в грузовик.
Ознакомительная версия.
