— Этим владеет несравненный Владимир Павлович Третьяков, — приобщилась к разговору Вера. — Но похоже, что ему тоже придется скрываться.
— Похоже, — с прискорбием ответил Кравцов. — Поживет за границей. Пока его здесь не подзабудут. Будет всячески изображать, что его преследуют злые силы. Одновременно в газетах наврет с три короба.
В этот же день Вера смогла убедиться в правоте капитана Кравцова.
По настоянию Алексея они посетили академию. Казалось, что у Тульчина есть какая-то романтическая цель.
В роскошном кабинете Владимира Павловича Третьякова ничего не изменилось с того дня, когда Вера была там в последний раз.
Третьяков заметил Стрешневу и поглядел на нее доброжелательно. На Тульчина глянул с мелким дружеским подобострастием, на которое был в высшей степени способен.
— Не ждал, не ждал, но рад, что зашли. Я только что появился. И вы, должно быть, только что приехали в Москву. Птицы залетные. Могли бы держать меня в курсе событий. Придется раскошелиться на целую речь. Она будет краткой, но великолепной. В ней будут присутствовать довольно резкие выражения по поводу ряда заштатных персонажей. Да, кое-кто угодил за штат. Вот он, голубчик. Я не специально вызвал его пред ваши светлые очи, но раз он здесь, пусть слушает. Хоть не знал, не знал, что вы появитесь в моем обезьяннике. Был грех, Вера Дмитриевна, замышлял я поберечь вас от перегрузок. Да вот думаю, грех ли это? — Настороженный взгляд в сторону Тульчина.
Вера боковым зрением увидела крадущегося от больших дверей, какого-то маленького, съежившегося Даутова. Он именно прокрадывался, не имея центрального направления.
«Он снова стал румяным карапузом, как в рассказах мэтра Третьякова. Что ж, туда ему и дорога», — подумала Стрешнева.
— Я ему, болвану, что велел? По ресторанам поводить, на теплоходе «Лев Толстой» прокатить по Волге, он столько денег в жизни не видел, сколько я отвалил ему на эту благородную акцию. Ну чтобы у нашей барышни, утомленной годами учебы и солнцем или луной славы, закружилась голова, чтобы она забыла о предстоящем конкурсе и о том, что нужно работать, работать… Я хотел, чтобы все было романтично. А он все испортил, гаденыш, стал охотиться за ее нотами с профессорскими пометами: мол, там разгадка всех тайн, за перстнем каким-то. Оказался полнейшим кретином. Нам в третьем тысячелетии такие не нужны. В этом кольце магическая сила заключена, по мнению этого мерзавца и пижона. Тьфу! В голове магическая сила, особенно если голова — умная.
— Спасибо, Владимир Павлович, — сказала Стрешнева. — Без вашей стратегии и вложенных средств вообще неизвестно что получилось бы. Покоилась бы я на дне Москвы-реки с камнем на шее.
— Да бросьте, Вера, — неуверенно махнул рукой Третьяков. — Мы все любим загибать. Но не настолько же. Все это миф. Правда, богема, которой господин Даутов чрезмерно увлекался в последнее время, оказалась с криминальным душком. Но тоже, тоже… несостоявшиеся актеры, актрисы… шалуны… шалуны… Они вообще открыли общество «Поклонения девятнадцатому веку». Официально зарегистрированное общественное движение, между прочим. Они решили, что коли соберут всякие там вещи вроде сапог Афанасия Фета или ружья, когда-то принадлежавшего Ивану Сергеевичу Тургеневу, то все как-то уладится, жить станет лучше, жить станет веселей. Дети… дети… немного злые, но дети… расшалились. А вы тут, Верочка, напридумывали. Что ж, жизнь грубая и жестокая вещь, да вам-то что, вы прекрасно в ней устроены!
Третьяков едва не сделал эдакий эффектный жест в сторону Тульчина, но в последний момент передумал и просто покачнулся на месте. Определенное вдохновение на лице настолько не соответствовало этому движению, что Вера неожиданно рассмеялась.
Этот смех переменил ее полностью. Ситуация, в которой она, да еще с вместе с Алексеем, сейчас оказалась, никак не читалась, в ней не было никакого смысла.
Тульчин что-то говорил Третьякову, но Вера не могла и не хотела слушать. Зачем Алексей привел ее сюда, она в общем-то понимала. Прививка от страха или совершенное лекарство, которое будет действовать постоянно.
В который раз произошло так, как случалось в снах, которыми Стрешнева легко и свободно управляла. Вместо глубокого темного омута она оказывалась сначала в колоритном болотце, где на широких и твердых плавучих листьях сидели малахитовые лягушки, а сразу после этого — в прозрачном потоке с мерцающими на дне многоцветными камешками. Эта зрительная картина очень точно передавала нынешние ощущения Веры.
— Пора домой, — шепнула она Тульчину.
Тот улыбнулся и кивнул.
Вера не заметила, как они оказались на улице.
— Слава богу, — сказала она, — что я здесь делала?
— Училась играть на фортепиано.
— Вряд ли, — возразила девушка. — Я терпеливо ждала тебя. Порой взбрыкивая, как крымский мустанг.
Вечер они провели в обществе капитана Кравцова.
Вера узнала то, о чем смутно догадывалась раньше. Временное отрешение Кравцова и его товарищей от работы, которой они успешно раньше занимались, было хитроумным ходом, который усыпил бдительность преступников. Прежняя команда благополучно продолжала действовать, схоронившись в неизвестности.
— Я была одной из немногих в Москве, кто догадывался об этом, — заметила Вера. — Но хранила полное молчание.
Утром следующего дня на поезде Москва — Осташков они быстро добрались до Твери. Кошка свободно гуляла из одного конца вагона в другой, пока не уселась на столик рядом с огромным букетом роз, который Тульчин купил для Марты Вениаминовны.
Мать Веры встретила их так, словно они только что вдвоем пришли из музыкального училища.
— Дочь, — сказала она, — с Алешей. Как во сне. Здравствуйте, мои дорогие. И кошку — в постоянное владение, так я понимаю приезд этого чудесного зверька?
— Это не просто кошка, а живой талисман. После расскажу. А вот подарки, которые я купила еще в мирное время, — сказала Вера, доставая из дорожной сумки любовно подобранные вещи.
— А сейчас разве война? — спросила Марта Вениаминовна. — Что-то по тебе незаметно.
— Сейчас снова мирное время, мамочка. А где отец?
— Папа поехал к дедушке в Высокий Городок. Он отправился рано утром, до твоего телефонного звонка. Ты не возражаешь, если мы тоже подадимся туда прямо сегодня?
— Конечно нет! — согласилась Вера. — Там с меня окончательно свалятся рабские цепи. За этот год я нагляделась разных пейзажей, пора изысканно соединить их. А для этого лучшей поездки не придумаешь. Сколько раз вы возили меня по этой дороге?
— Наверное, больше, чем нужно, — парировала мать. — У тебя с детства стало рябить в глазах.
