Мама машет на меня рукой.
— Я не могу это обсуждать, — задыхаясь, говорит она. — Не могу, и все. Ради тебя я готова на все… Послушай, сынок, я уже успела полюбить ее. Я же вижу, она чудесная девушка. Вижу, как она отличается от всех девушек, которые у тебя были раньше. Она и для меня много значит, не только потому, что ты ее любишь, но и потому, что она много дала тебе.
— Спасибо, мама, — говорю я и сам пытаюсь подавить слезы.
Я лезу в задний карман, достаю сложенный конверт и даю его матери… Она неохотно берет его. Я целую ее в лоб.
Она не хочет смотреть, что в конверте. Для нее это приговор. Для меня же… Там написано все, что я не сумел бы сказать ей сам.
Мать кивает, и из глаз ее снова ручьем текут слезы. Она кладет конверт на высокий комод, выдергивает бумажную салфетку из коробки рядом с кроватью. Вытирает со щек слезы, сморкается, пытается снова взять себя в руки, чтобы вернуться обратно в гостиную, где осталась Кэмрин.
— Эндрю, а почему бы тебе просто не сказать ей об этом? — спрашивает она, стоя у двери и повернувшись ко мне. — Ты должен объяснить ей все, чтобы вы вдвоем могли делать то, что ты всегда хотел…
— Не могу, — отвечаю я, и собственные слова разрывают мне грудь. — Не хочу форсировать события, все должно произойти само собой и в свое время… и не благодаря постороннему вмешательству.
Мой ответ ей не нравится, но она меня понимает.
Мы возвращаемся вместе, и, когда входим в гостиную, она улыбается Кэмрин так же, как и вначале.
Кэмрин в ответ тоже улыбается, но по лицу ее я отчетливо вижу: она поняла, что мать только что плакала.
Мама подходит к Кэмрин, и та невольно встает.
— К сожалению, придется прервать ваш визит, — говорит мама, обнимая Кэмрин. — Эшер сообщил мне неприятную новость, она касается одного из членов нашей семьи. Надеюсь, вы поймете меня и простите.
— Конечно, — отвечает Кэмрин, и по лицу ее пробегает тень тревоги; она бросает на меня быстрый взгляд. — Мне очень жаль. Надеюсь, все обойдется.
Мама кивает и улыбается сквозь слезы:
— Благодарю вас, милая. Пусть Эндрю приводит вас ко мне в любое время. Вы всегда у меня желанная гостья.
— Спасибо, — тихо говорит Кэмрин и теперь уже сама обнимает маму.
* * *
— Эндрю, что все это значит? — спрашивает Кэмрин, когда я еще не успел захлопнуть дверцу машины.
Я тяжело вздыхаю и поворачиваю ключ зажигания.
— Ничего особенного. Обычные дела, как всегда бывает между родственниками, — отвечаю я, стараясь не глядеть на нее, включаю двигатель и даю задний ход. — Мама расстраивается, что мы с Эйданом плохо ладим, часто ссоримся…
— Врешь ты все.
Да, вру… и дальше буду врать.
Бросаю на нее быстрый взгляд, задом подаю машину и выезжаю на улицу.
— Просто она не хочет впутывать тебя в это дело. — Стоит только начать врать, и все идет как по маслу. — А тут еще похороны отца. Заметь, она даже не заикнулась при тебе об этом. Мы говорили в ее комнате, она не хотела тебя расстраивать.
Кэмрин все еще не верит мне, но, похоже, сдвиг уже есть. Еще немного — и поверит.
— А что это за неприятная новость о каком-то члене вашей семьи?
— Да ничего такого. Просто она хотела поговорить со мной, и я рассказал ей про нашу с Эйданом ссору по телефону, помнишь? Это ее очень расстроило. — (Кэмрин вздыхает и смотрит в окно.) — Ты очень понравилась маме.
Она недоверчиво глядит на меня. Сначала мне кажется, что ей хотелось бы продолжить разговор про Эйдана, но она подхватывает предложенную тему.
— Твоя мама — чудесная женщина. Вы бы с Эйданом, — она произносит его имя со значением, словно все еще не до конца верит в мои россказни, — уж постарались бы как-нибудь, сдерживались бы, зачем ее расстраивать?
Неплохой совет, хотя и не очень по делу.
— Послушай, детка, мне очень жаль. Может, я поторопился с этим знакомством, надо было подождать…
— Нет, все нормально. — Она подвигается ко мне поближе. — Я благодарна тебе за эту встречу. Мне было очень хорошо с твоей мамой. Я даже почувствовала себя какой-то особенной.
Кажется, сейчас она мне верит, но ведь нутром что-то чувствует, просто пытается пока не обращать внимания, потому что понимает: в ближайшее время я ей правды не открою.
Я беру ее за руку:
— Ты и есть особенная… Маме тоже было хорошо с тобой.
Она кладет голову мне на грудь:
— Ты не сказал ей, что мы завтра уезжаем.
— Знаю… Скажу еще. Вечером позвоню и скажу. — Я нежно прижимаю ее к себе. — Ну вот, теперь, когда мама увидела тебя и полюбила, она больше не будет бояться, что я занимаюсь бог знает чем.
Кэмрин обнимает меня за талию:
— Да, теперь мне точно придется рассказать про тебя своей маме. — Она вдруг отстраняется от меня, словно какая-то новая мысль неожиданно приходит ей в голову. — Нет, подожду пока. Вот когда будем ехать по Северной Каролине, позвоню, мы к ней заедем, и вы познакомитесь.
Ее прекрасные синие глаза так и сияют.
Я киваю:
— Ты не боишься такого мутного типа знакомить со своей мамой? Увидит мои татуировки, запрет тебя дома и запретит встречаться со мной.
— И не надейся, — весело смеется она. — Она будет от тебя в восторге.
— Да что ты? А вдруг она на меня глаз положит? — Глаза ее округляются, и я хохочу как сумасшедший, закинув голову назад. — Детка, да я же шучу!
Она рычит, потом вздыхает, но не очень пытается спрятать свое раздражение.
— Ну-ка, давай выкладывай… Ты когда-нибудь… Это… Ну, сам понимаешь…
Она боится произнести это вслух, чем ужасно веселит меня.
— Хочешь знать, спал ли я с женщинами, которые старше меня? — ухмыляюсь я.
Тема для нее явно неприятная, но сама напросилась, отчего не помучить ее немножко, поиграть, как кошка с мышкой, в свое удовольствие.
— Ну как тебе сказать? Да, представь себе, было дело.
Она вздрагивает, глаза становятся еще шире.
— Врешь!
— Нет, не вру, — смеюсь я.
— И сколько ей было лет? Или… им? — Она слегка отстраняется от меня, но глаз не отрывает.
Н-да, множественное число — это уже серьезно… Но я не хочу скрывать от нее ничего. По крайней мере, что касается этих дел…
Кладу руку ей на колено:
— В общем, могу похвастаться только двумя историями. Одной было всего тридцать восемь, для меня это почти все равно что двадцать восемь. А вот второй было не меньше сорока трех.
Лицо у Кэмрин пунцовое, но не заметно, что она ревнует или сердится. Впрочем, возможно, немного… встревожилась.
— А какие тебе больше нравятся? — осторожно спрашивает она.
Стараюсь сохранить серьезность.
