В конце сентября они наконец-то поделили вещи. Саймон отправился на север Англии, где у него было предприятие, принадлежавшее его семье на протяжении уже двух веков, а Кэрол провела мучительно-бесконечный уик-энд в их прежнем доме. Чарли пытался обсуждать с ней чуть ли не каждое блюдце и каждое полотенце, и вовсе не потому, что хотел оставить себе больше, чем полагалось по закону. Он просто хотел вызвать Кэрол на разговор, чтобы попытаться переубедить ее и заставить уйти от Саймона.
В результате эти два дня стали кошмаром для обоих. Слышать униженные просьбы и мольбы Чарли Кэрол было так же неприятно, как ему — их произносить. Он был сам на себя не похож — такого Чарли Кэрол не знала, однако, судя по всему, он был преисполнен решимости не дать ей ускользнуть, не попытавшись уговорить или, на худой конец, разжалобить ее. Слушать его Кэрол было не просто противно — ей было по-настоящему страшно за него, хотя Чарли все же каким-то чудом удержался и не пригрозил ей совершить самоубийство. И все же она знала, что Чарли старается напрасно и что своего решения она не изменит, Воскресным вечером, когда Кэрол уходила, Чарли все же извинился перед ней. Выглядел он ужасно, дай Кэрол, которую его негромкие слова настигли уже в дверях, была выжата как лимон.
— Прости, Кэрол, — сказал он, — я вел себя, как настоящая задница, и наверняка испортил тебе выходные. Я просто не понимаю, что со мной творится. Каждый раз, когда я вижу или слышу тебя, я буквально схожу с ума.
Это были первые его нормальные слова с тех пор, когда в субботу утром они начали переписывать вещи и решать, кому что достанется.
— Я все понимаю, Чарли, — ответила она. — Я знаю, как тебе трудно, но…
Кэрол не договорила. Ей тоже было очень и очень нелегко, но она всерьез сомневалась, что Чарли это понимает. А он и не пытался ничего понять. С его точки зрения, все выглядело предельно просто: Кэрол уходила от него к другому, уходила по своей собственной воле. С самого начала у нее был Саймон, и поэтому она ни минуты, ни секунды не чувствовала того обжигающего одиночества, которое покрывало смертоносным пеплом равнину его души. Рядом с Кэрол постоянно был человек, способный и поддержать, и утешить ее, если ей вдруг становилось трудно и тоскливо. У Чарли не было никого. Всего, чем он дорожил в жизни, Чарли лишился в одно мгновение, а начинать новую жизнь не хотел, отчаянно цепляясь за призрачную надежду, что, может быть, произойдет чудо, и все вернется на круги своя.
" — Просто мне все это очень не нравится, — сказал Чарли, по-собачьи заглядывая в глаза Кэрол. — Никто из нас от этого не выиграет. Надеюсь, ты не пожалеешь о своем решении.
— Я тоже на это надеюсь, — ответила Кэрол и, быстро поцеловав его в щеку, пожелала ему всего хорошего. Через несколько минут она уже отъехала в бутылочного цвета «Ягуаре» Саймона. Чарли долго стоял в дверях, глядя ей вслед и пытаясь как-то примириться с тем, что все кончено и Кэрол никогда больше не будет с ним. Он вернулся в гостиную, но разложенные повсюду вещи Кэрол и их фарфоровый сервиз в коробке на обеденном столе продолжали напоминать ему о том, что надежды больше нет. Тогда Чарли закрыл за собой дверь, опустился в кресло и заплакал так горько, как еще никогда в своей жизни не плакал. До сегодняшнего дня он не осознавал, как ему не хватает Кэрол. Даже уик-энд, проведенный с нею в разговорах о разводе и о вещах, был для Чарли лучше, чем эта наступившая пустота.
Когда он наконец успокоился, за окнами уже стемнело. Как ни странно, Чарли чувствовал себя намного лучше — должно быть, все дело было в том, что он перестал отрицать очевидное, перестал прятаться и бежать от действительности. Кэрол ушла, и он сам настоял, чтобы она забрала с собой вещи, которые когда-то они вместе покупали. Это было все, что он мог ей дать, — иного Кэрол бы от него уже не приняла.
Чарли казалось, что он начинает понемногу справляться со своими эмоциями, однако к началу октября ситуация снова изменилась, и не в лучшую сторону. От сердечного приступа неожиданно скончался шеф нью-йоркского бюро их фирмы; сотрудник, которого прочили на его место, уволился, заявив, что собирается начать в Лос-Анджелесе собственное дело, и два совладельца компании — Артур Уиттакер и Билл Джонс — лично прибыли в Лондон, чтобы уговорить Чарли взять на себя руководство головной конторой.
Этого места Чарли никогда для себя не хотел. С тех самых пор, когда десять лет назад он переехал в Лондон, он твердо решил про себя, что никогда больше не будет работать в Америке. Европейский архитектурный дизайн был намного сложнее и интереснее того, с чем ему приходилось иметь дело в Штатах, и Чарли наслаждался своей новой работой, которая была и творческой, и по-настоящему увлекательной. Даже во время частых поездок в Азию он старался пропагандировать европейский стиль дизайна, и результаты собственного труда приносили ему подлинное удовлетворение.
Иными словами, Чарли собирался оставаться в Европе как можно дольше, и неожиданное предложение Джонса и Уиттакера застало его врасплох.
— Я не могу принять это предложение, — ответил он, уверенно выслушав старших партнеров фирмы. Взгляд его тоже выражал твердую решимость никуда не ехать, но Уиттакер и Джонс были готовы к такой реакции Чарли. Он был очень нужен им в Нью-Йорке, и они подготовились к длительной осаде.
— Почему же? — задал вопрос Артур Уиттакер. Чарли не хотелось говорить, что он просто не хочет ничего менять в своей жизни. Владельцы фирмы не поняли бы его.
— В конце концов, если вы планируете остаться в Лондоне надолго, то всегда можете вернуться сюда после того, как поработаете в Штатах год или два, — продолжал уговаривать Чарли Уиттакер. — В последнее время появилось множество новых оригинальных проектов, для осуществления которых необходим профессионал вашего уровня. Не исключено даже, что эти проекты покажутся вам настолько интересными, что вы передумаете.
Чарли не хотелось объяснять им, что никогда и ни при каких условиях он не захочет уехать от своей Кэрол, пусть даже теперь она и не принадлежала ему. Для владельцев фирмы именно этот факт биографии Чарльза представлялся решающим. Теперь, когда жена от него ушла, по мнению руководства компании, у него не было никаких оснований отказываться от этого предложения. С их точки зрения, Чарли был чуть ли не единственным сотрудником из всего штата фирмы, который не был обременен ни женой, ни детьми и мог легко сняться с насиженного места, чтобы отправиться туда, куда будет нужно. Ничто не мешало Чарли оставить за собой домик в Лондоне, который он мог сдавать по крайней мере до тех пор, пока на его место не подыщут человека, способного успешно руководить нью-йоркским отделением фирмы. Но Чарли эти аргументы не убедили.
