– Хочешь?
– Кто звонил? – спросила она.
– Жена.
Серый никогда не скрывал факта ее существования, но и никогда о ней особенно не распространялся. И Ленка, умная девочка, с вопросами не совалась. Зачем? Что это могло изменить? Как говорится, жена не стена, может и подвинуться. Но эта народная мудрость хоть и твердо стояла на защите иллюзорных Ленкиных прав, все же не могла оградить ее полностью от тех редких, но ощутимых укоров совести, которые не позволяли ей совершенно расслабиться и вплотную приступить к строительству нового воздушного замка повышенной комфортности. И такая живая, но запрятанная где-то глубоко в подсознании картинка, где Ленка вся в белом венчике из роз на балконе, а Серый в тесном розовом трико – под балконом, как-то незаметно покрывалась дымкой и растворялась без остатка в ее коротких утренних снах. «И чтоб был у меня с лютней, гад!» – доносилось откуда-то издалека, но ответ заставлял себя долго ждать, и лишь эхо, проворное услужливое эхо, старалось из последних сил: «...ад ...ад ...ад ...ад ...ад...».
Что бы ни говорили, но такие вышибающие слезу картины туманят воображение не только юным нетронутым дурочкам, но и другим, совершенно заматеревшим в своем непробиваемом цинизме барышням. Ибо что такое цинизм? Неудачный опыт, и только.
Не то чтобы совместное проживание с Серым совсем не входило в Ленкины планы, просто эти планы казались настолько неосуществимыми, что не стоило и время тратить на их разработку. А потом еще мама: «На чужом горе, блин, на чужом горе... счастья ни хрена не построишь». А чего его строить, если оно вот тут, рядом лежит. Главное не кантовать, не шевелить его, не раскачивать. И тогда оно подольше сохранится.
Они молча покурили. Потом еще помолчали какое-то время. Серый снова лег рядом, закинул руки за голову и стал смотреть в потолок. Вдруг приподнялся на локте, бережно поцеловал Ленку в шею и сказал:
– Нам пора. Кажется, дождь собирается.
«Я тучка, тучка, тучка, я вовсе не медведь», – пропела про себя Ленка и стала растерянно одеваться.
Говорить не получалось. Они собрались, прибрали за собой, проверили окна, заперли дверь, молча дошли до электрички, молча доехали до города и молча расстались в метро.
Что такое западло, и как с ним бороться? Вопросы множились в Ленке, как грибы после дождя, и эти бледные бездарные поганки, унавоженные ее богатым воображением, тут же раздувались до размеров гигантских атомных зонтов, разрушая своей вредной радиацией и без того нездоровую Ленкину психику.
Что это за тайны мадридского двора? Что за загадки ихнего вонючего полишинеля? Неужели она до такой степени Серому чужая, что он даже не посчитал своим долгом хотя бы одним предложением, двумя словами, тремя жестами, взглядом, наконец, объяснить, в чем, собственно, дело? Что случилось? Что произошло? Может, помощь нужна? Участие? Сострадание? Совет? Она на все согласная! Только руку протяни, только телефон в ночи нащупай, позвони же, в конце концов, сволочь, нет ведь никаких сил!
Ленка промучилась так до самого утра, и только при первых признаках рассвета упала в сон, как в обморок. Но этот обморок длился не более получаса. Скудное предсентябрьское солнце пришло к Ленке на помощь, подкравшись на тонких лучиках к ее постели. Сначала оно согрело ее плечо, потом шею, щеку, и едва лишь успело коснуться участливо лба, как Ленка, еще до конца не осознав причину своей тревоги, уже стояла на ногах и раскачивалась из стороны в сторону, как береза – белая подруга. Мыслительный процесс, войдя в резонанс с мерным покачиванием, резко усилился, и тут же она вспомнила все, причем очень отчетливо и ярко. Предал! Кинул! Продал! Бросил! На произвол судьбы, на съедение волкам. Чтобы не упасть, она снова медленно опустилась на постель и стала равнодушно, словно со стороны, наблюдать за работой двух злых голодных дятлов, которые попеременно долбили оба ее виска своими ненасытными железными клювами.
Целые сутки Ленка не вставала с кровати.
К исходу следующего дня Серый наконец соизволил появиться. Вернее, отзвониться.
– У тебя все в порядке? – спросил он.
– В общем, да, – кротко ответила Ленка.
– Ну, я еще позвоню.
– Ну, позвони, – сказала она и первая положила трубку.
Серый не объявился ни на следующий день, ни на следующей неделе, ни через месяц. Сама позвонить ему Ленка уже не могла. Не могла переступить через свою обиду, свою брошенность и одинокость.
На какое-то время они потерялись.
* * *
Но Москва, как известно, деревня маленькая, на одних и тех же тусовках одни и те же лица. Нашумевшая премьера, забойный концерт, посещение модного клуба или просто встреча творческой молодежи с не менее творческими стариками в тех же ЦДЛ, ЦДРИ, ЦДХ – всюду есть место для подвига. «Пройти, не поднимая глаз...» Или, напротив, скользнуть взглядом и не заметить. Или броситься на шею и тут же оттолкнуть. Или ухватиться за первого попавшегося мужика и что-то шептать ему жарко в волосатое ухо до полного своего и его одурения, или махнуть издалека рукой, послать воздушный поцелуй, а то и просто послать тихонько – мало ли еще способов проявить напускное равнодушие и заправскую, тщательно отрепетированную лень.
Ленка с Серым однажды встретились, холодно издалека раскланялись и разошлись по своим делам, как будто между ними ничего не было, ни августа этого, ни падающих яблок, ни коньяка пополам с чаем, ни одного важного, но не завершенного до конца дела.
С началом театрального сезона на Ленку посыпались хоть и мелкие, но довольно прибыльные предложения, и она с головой ушла в работу, поставив перед собой задачу к Новому году досрочно освободиться из зоны отбывания наказаний, куда она добровольно себя упекла.
Опытные люди ей сказали, что наркотическая зависимость от отдельно взятого человека неплохо поддается трудотерапии, и Ленка, следуя их добрым советам, в конце сентября вляпалась, ко всему прочему, в какую-то сумасшедшую полуэротическую антрепризу, но выбирать особо не приходилось. Работать, работать и еще раз работать, как завещал великий Ленин. И Надежда Константиновна запахивала по-черному. Вкалывала так, что, просыпаясь, не ощущала разницы между утренней зарей и вечерней, потому что сон, превратившись в обморок, мог неожиданно подкрасться из-за угла и свалить ее с ног в любое время суток. Однажды она даже уснула на сцене, хоть и ненадолго, всего-то на пару минут, но все это заметили. Режиссер сначала наорал на нее, а потом отправил домой отсыпаться. Молодому цветущему организму необходимо хотя бы пару раз в неделю иметь полноценный десятичасовой сон.
Но об этом можно было только мечтать. Каждое утро спящая царевна по звонку будильника с трудом сползала с кровати и, как стреноженная лошадь, медленно и бестолково передвигала ноги на кухню. Там она ставила на газ чайник и, пока он грелся, тупо рассматривала рисунок на кафельной плитке. Двойной черный кофе и сигарета кое-как возвращали ей сознание, контрастный душ взбадривал, и утро становилось если и не вполне добрым, то, по крайней мере, менее злым.
