Какой момент на поле тебе запомнился больше всего? — спрашиваю я. Это стандартный вопрос. Заставьте клиента говорить о том, что он любит. Но я действительно хочу услышать ответ.
Он глубоко вздыхает, и взгляд становится задумчивым.
— На первом курсе я попал в университетскую команду. Это произошло сразу после первой тренировки.
Я делаю снимок. Но он, кажется, не замечает. Потому что смотрит не в камеру, а мимо нее, как будто видит только меня.
— Тренер заставлял нас бегать по лестнице снова и снова. Я был совершенно измотан. Ноги стали как желе, а бедра горели адским огнем.
Его массивные, мускулистые бедра сжимаются, словно вспоминая ту боль.
— Итак, я плелся с поля со своими товарищами по команде, — продолжает он мягким, доверительным голосом, — солнце садилось, касаясь верхушек деревьев. Я просто остановился на краю поля, слушая, как ребята шутят и смеются, и у меня возникло чувство, — Он делает паузу и улыбается. — Словно это было именно то, что нужно, понимаешь? Я тут же понял, что футбол — это мое. Как будто по щелчку.
Он стоит на свету, широко расставив ноги, совершенно голый. Любой выглядел бы нелепо в таком виде, но он нет. Он выглядит как воин, человек, которому комфортно в его теле.
— И вот ты здесь, — хриплю я, прежде чем прочистить горло. — Ты достиг больших высот в футболе.
По лицу Финна медленно расплывается улыбка.
— Да, так и есть.
Гордость наполняет его голос, делая его сильнее, но в парне чувствуется и веселье. Все это отзывается в моем сердце.
— Вот оно, — говорю я ему. — Именно этот момент я хочу поймать.
Он моргает, вздрагивает, и выпрямляется, становясь выше.
— Тебе нужна радость?
Делаю еще один снимок, не прерывая зрительный контакт с ним.
— Я хочу, чтобы ты запомнил это чувство. Оно освещает тебя изнутри.
Еще снимок.
— Несмотря ни на что, именно это нравится людям. Твое тело великолепно, оно отражение того, что ты делаешь, кто ты есть.
Когда он смотрит на меня, его взгляд медленно обжигает жаром.
— Ты считаешь, мое тело великолепным, Чесс?
Мое сердце глухо колотится о ребра. Я могла бы солгать, отшутиться, но это испортит момент. Мы не увидимся с Финном Мэннусом после завершения проекта и никогда не будем друзьями. И, несмотря на мое легкомысленное влечение, нам никогда не быть любовниками. Но в этот момент между нами есть что-то настоящее. Финн позволяет видеть себя таким, какой он есть на самом деле, без притворства. Не могу прятаться перед лицом его честности. Я опускаю камеру.
— Да, Финн, — отвечаю. — Я так считаю.
На секунду кажется, он дотронется до меня. Но Финн просто вдыхает, слегка раздувая ноздри. Глаза ни на мгновение не оставляют мои.
—Я весь твой, Мисс Куппер. Что ты хочешь, чтобы я сделал?
Так много вариантов ответа. Однако я уже немного успокоилась. Он в моих руках, и я не подведу его.
— Ты не мог бы лечь на пол? — спрашиваю я.
Его брови изгибаются.
— Люди будут ожидать от нас классный снимок торса, — объясняю я. — Может, ты подержишь футбольный мяч над своим….
— Хозяйством, — вставляет он с кривой улыбкой.
Я киваю, намеренно не глядя на указанное «хозяйство».
— Понимаю, что это должен быть календарь с обнаженной натурой, но мне не хотелось бы тебя «овеществлять». — Да, давай просто игнорировать тот факт, что ты пожираешь его глазами как извращенка. — Тело — твой инструмент, и если на фото ты будешь в непривычной позе, это заставит людей увидеть тебя по-другому.
— Тогда ладно. — С грацией атлета мирового класса он опускается на пол.
Я поднимаю камеру и смотрю в объектив.
— Не мог бы ты перевернуться на живот и опереться на локти? Я хочу взглянуть на татуировку.
Губы Финна кривятся в улыбке, когда он переворачивается, упираясь локтями и предплечьями в пол. Бицепсы напрягаются, когда он легко поднимает торс. Великолепный. Абсолютно великолепный. А его задница? Она сжимается, как будто он...
Я прогоняю эту мысль прочь.
Татуировка, идущая вдоль ребер, имеет форму контура штата Калифорния с мостом Золотые Ворота внутри.
— Подожди секунду, — отложив камеру, я подбегаю, регулирую освещение и снимаю показания. Обычно это делает Джеймс, но я не хочу разрушать чары, позвав его. Финн не двигается, но краем глаза наблюдает за мной. Не в силах удержаться, присаживаюсь на корточки и осторожно убираю прядь его волос, которая создает нежелательную тень.
Едва прикоснувшись к нему, понимаю что это ошибка. Воздух между нами меняется, притяжение усиливается. Гул пульсирует в моих костях, выражение лица Финна становится напряженным, он сосредоточивает все внимание на мне. И в это мгновение я узнаю его. Я его знаю. У меня такое чувство, словно я знаю его всю жизнь, просто ждала, когда он вернется ко мне, где бы он ни был.
Мышцы сводит от желания наклониться, почувствовать его кожу, прижаться щекой к его, сделать... хоть что-то. Понимание отражается в его голубых глазах, словно он хочет того же. Кровь стучит в ушах, и сердце колотится, как сигнальный барабан.
Но затем он моргает, делает легкий вдох — ровно настолько, чтобы вдохнуть немного воздуха. И стена между нами, так необходимая мне, воздвигается снова.
В голове проясняется, и я, наконец, тоже могу вдохнуть, словно освободившись от пут. Встаю, нацепив фальшивую улыбку.
— Идеально.
Ненавижу натянутость в своем голосе. Но никто из нас не признает происходящего. Он лишь коротко кивает, и тяжесть его внимания давит на спину, когда я беру фотоаппарат.
Через объектив Финн кажется меньше, и менее детализирован. Я неспешно сосредотачиваюсь, настраиваю кадр, даю себе и ему шанс успокоиться. Не знаю, что, черт возьми, только что произошло, но мне это не нравится.
— Расскажи о татуировке, — говорю я, делая снимок.
Его взгляд падает на мою руку.
— Сначала ты расскажи о своей.
— Я подумала, это будет неплохо смотреться.
— Правда?
— Да. — Я слегка качаю головой. — Скучная, но правда.
Он усмехается.
— Я люблю правду.
—Это была самая спонтанная вещь, когда-либо сделанная мной. — Чувствую себя обязанной признаться во имя правды. Большинство людей считают ярко окрашенные волосы и татуировки признаками этакого дикого бунтующего чада, хотя иногда это всего лишь акт самовыражения. Татуировка была сделана в день, когда я была слишком потрясена,
