class="p1">— Да. Инна Степановка обещала не кормить ее конфетами, я ей сказала, что у нее живот болит.
Утром дочь пожаловалась на боль в животе и хоть умом я понимала, что скорее всего она просто не хочет идти в сад после вчерашнего выговора от воспитательницы, все равно пошла ей на встречу. За неимением бабушек в доступности, она часто приходит сюда. Борисыч, может и не в восторге, но он знает, что у меня нет выбора. Это лучше, чем брать отгулы каждый раз. Конечно, когда она по-настоящему болеет, мы остаемся дома, но в таких случаях, как сегодня, можно сделать и исключение. Тем более, я же намеревалась рассказать Максиму, что у него есть ребенок. И пусть я не собиралась вот так сразу ошарашивать Алину фразой “знакомься, это твой папочка”, познакомить их все же хотела.
— Все что ни делается, все к лучшему, — заключает подруга, когда мы покидаем курилку.
— Хочется в это верить, — задумчиво произношу. Как ни силюсь, так и не получается убедить себя, что все хорошо.
Я будто оставила частичку себя в его кабинете. Хотя нет, частичку себя я оставила ему почти семь лет. Сейчас же он мне ее отдал. Поломанную, измятую, треснувшую в нескольких местах. Ненужную.
— Чей это ребенок? — строгий голос босса выводит меня из оцепенения.
Бросаю испуганный взгляд на Юльку и ловлю в нем такой же шок. В ужасе понимаю, что Алинка снова сбежала от нашего главбуха и отправилась на поиски конфет в офисную кухню.
— Наш, — отвечает коллега. — Это наша Малинка.
— Общая, что ли? — скептически интересуется Горский. — Ребенок полка?
— Вроде того, — поддакивает секретарь. — Мы ее, можно сказать, всем офисом вырастили.
— А поконкретнее? — не унимается он. — Есть у этой девочки родители?
— Есть, Максим Владимирович, есть, — гордо задираю голову и с вызовом смотрю в его глаза. — Но не переживайте, мы уже уходим. Вы, как никак, только что меня уволили.
Крепко сжимаю маленькую ладошку и тяну дочь к выходу. Не могу поверить, что каких-то двадцать минут назад собиралась рассказать ему, что он ее отец. Но он не стал даже слушать, настоятельно попросил забыть об этом “нелепом эпизоде” и вишенкой на торте уволил меня.
— Стоять! — Летит нам в спину. — С вашим увольнением есть один нюанс…
Резко торможу противно скрипнув каблуками по кафелю. На босса даже не смотрю, хватает того, что все коллеги и так, словно мультяшные герои смешно переводят глаза с меня на него. Одна лишь Юлька смотрит на него грозно и осуждающие, остальные же одаривают Горского взглядами, полными любопытства и восторга.
Не думаю, что их радует факт того, что он меня якобы уволил. Но дело в том, что в нашем офисе довольно скучно. Ни скандалов, ни интриг, ни расследований! Даже на корпоративе никто не напивался и не танцевал на столе.
Самой большой сенсацией в свое время была моя беременность и догадки кто же отец. Но даже у главной сплетницы — Анны Игоревны из отдела продаж, которая всегда за всеми следила, не возникло мысли приписать отцовство Ивану Борисовичу. Хотя, когда он выделил мне льготную квартиру, косых взглядов нам все-таки не удалось избежать. Правда, под подозрение попал сын босса. И нет, тот факт, что тот еще в студенчестве уехал в штаты и так там и остался, не остудил ее пыл. А вот жена Ивана Борисовича остудила. Причем, в буквальном смысле… Случайно услышав, как Анна обсуждает похождения ее дражайшего супруга и сына вместе взятых, вылила той на голову стакан воды.
Поэтому неудивительно, что сейчас все раскрыли рты, только попкорна не хватает.
— Мам, больно, — возмущается Алина и дергает ручкой, которую я слишком сильно сжимаю.
— Прости, солнышко, — моментально возвращаюсь к реальности.
— Ярослава, вернитесь, пожалуйста, в мой кабинет, — требует Максим. — Нам нужно обсудить ваш проект.
— Разве у безработных бывают проекты, Максим Владимирович? — невинно интересуюсь.
— Заявление на увольнение я еще не подписывал, — цедит он, смеряя меня недовольным взглядом.
— Порисуешь еще немного? — наклоняюсь к дочери и треплю ее по волосам. — Я скоро вернусь и…
— Приступите к своим прямым обязанностям, Ярослава Павловна, — заканчивает он за меня фразу. — У нас здесь серьезная строительная организация, а не детский сад.
Мне приходится до боли прикусить язык, чтобы не сказать что-то, о чем я буду жалеть. Не хватало еще прокричать в обиде, что ребенок, вообще-то его и заниматься его досугом — его прямая обязанность.
Но шок этого напыщенного кретина не стоит шока моей дочери. Нет, если я когда-то и решу ей сказать, что он ее отец, то сделаю это не в тот момент, когда он волком на нее смотрит. Максиму Владимировичу придется хорошенько постараться, чтобы заслужить ее доверие после этих слов…
— Вот поэтому, — стоит двери его кабинета закрыться за нашими спинами, босс грозно тычет в меня пальцем, — я и говорил, что мы не сможем работать вместе! Тебе обязательно нужно было устраивать сцену?
— Ты меня уволил, — шиплю от возмущения.
Даже не пытаюсь сдерживать свою злость. Лучше так. Пусть думает, что я злюсь на него из-за увольнения, чем узнает правду… что каждое его слово, каждый равнодушный взгляд, брошенный на нашу дочь — убивают меня. Заживо сжигают своим холодом, как бы абсурдно это ни звучало. Но именно так я себя и чувствую. Слишком пылающей снаружи и слишком мертвой холодной внутри.
— Потому что хотел избежать проблем! — Восклицает он. — Я же знал! Знал, что так и будет! Вы, женщины, такое не забываете!
Открываю рот, чтобы ответить, но давлюсь словами. Он не знает о ребенке. Не знает о том, что почти семь лет назад кардинально изменил мою жизнь. То есть сейчас, уважаемый новый босс, считает что “не могу забыть” я именно ночь с ним! И судя по тону, говорит он из собственного богатого опыта. Сколько, интересно, таких барышень по всей стране? Которые никак не могут забыть? Да если бы не дочь, если бы не беременность, я бы о нем даже и не вспомнила!
К сожалению, даже в мыслях я запинаюсь на этих словах. Вспомнила бы. Для меня он никогда не был “одноразовой” связью… Он, черт возьми, стал моим первым мужчиной! Как такое можно забыть? И тот факт, что я для него лишь одна из… одна из тех, кто создает проблемы… вспарывает меня наживую. Просто мясом выворачивает наружу.
Я думала, что его исчезновение было жестоким. Но это… холодное равнодушие, с которым он говорит о нашей связи — гораздо больнее.
