слышала, только держала в уме, что это мой шанс на поступление и окончательный разрыв с семьёй. Вот только уже в амбулатории события начали стремительно развиваться не по плану моей дражайшей матушки. Здешние работники и по совместительству новые воцерковленные друзья Алевтины Храмовой пристыдили её в два счёта, посчитав, что ухаживать за родной мамой, обязана именно она — дочь. Но никак не внучка.
— Пусть останется здесь и по хозяйству присмотрит. А старушке сейчас нужна твёрдая рука, а не помощь совсем ещё девчонки. Не по законам духовной жизни это.
Мать скривилась, но пойти против общины не посмела. Лишь склонила голову раболепно и уже спустя минут десять карета скорой медицинской помощи увезла её и бабку в город, где последней срочно требовалась тромбоэкстракция. На прощание мы успели перекинуться лишь парой слов.
— Ма, давай я тебе завтра привезу сумку с чистыми вещами?
— Нет, — как отрезала она, — сунешься в город — пеняй на себя!
Наверное, не надо говорить, что после этого я не стала откладывать дело в долгий ящик и уже на следующее утро сама же укатила в Краснодар, чтобы подать документы на поступление в выбранный мною факультет и написать заявление на предоставление общежития. Телефон, заряженный сим-картой с тарифом «родительский контроль» я благоразумно оставила дома.
Успешно все провернув, я вернулась в посёлок, где ответила на четыре пропущенных от матери. Она орала как не в себя и требовала признаться, где я пропадала. Я же только спокойно ответила, что полола викторию, а потом прибиралась в бане. Вроде бы, мне поверили — на остальное мне было плевать.
Несколько раз я открывала сейф и, кажется, бесконечно полировала взглядом огромное количество долларов, лежащих в бумажном пакете, и представляла, как беру их и навсегда сбегаю из этого дурдома. Как еду в город, как снимаю там себе квартиру и жду, пока начнётся новый учебный год в вузе.
Как выдыхаю внутреннее напряжение.
А затем мысленно наотмашь била себя по лицу и трезвела. Ну и чем я буду лучше матери, если возьму деньги Басова-старшего? Ничем. Я стану такой же продажной тряпкой. Я же хотела поиметь их всех сама, а не с этим грязным бустом.
Да и с матери станется — она, не задумываясь, обвинит меня в краже. А дальше что? Небо в клеточку? А оно мне надо? Ну если только её порадовать.
Именно поэтому я закрывала сейф и снова ждала, когда же наступит мой звёздный час, чтобы действовать.
Одинокая и во всех смыслах прекрасная жизнь закончилась три недели спустя, когда мать и бабка вернулись с реабилитации. Последней в последующие дни привезли антипролежневый матрас и инвалидное кресло. С тех пор жизнь в доме никогда уже не была прежней.
Теперь бабка стала на все сто процентов зависима от меня и матери. Она была частично парализована на одну половину тела. И вообще, все движения давались ей с огромным трудом. А ещё она заметно сдала интеллектуально, стала ещё злее и раздражительнее. И потеряла интерес ко всему, что её раньше вдохновляло. Например, к церкви, ей она больше была не нужна. Речь так полностью и не восстановилась и, создавалось впечатление, что она разговаривает с набитым ртом. Разобрать что-либо было чертовски тяжело. Последним и худшим стал болевой синдром, который заставлял старуху периодически орать в голос. А я от чего-то в такие мгновения вспоминала то, как однажды точно так же корчилась от телесных мук, но эта старая «святая» женщина только с мазохистским удовлетворением причитала надо мной:
«Бей сильнее, дочка. Это сам Бог постучался в нашу семью и вложил в твою руку своё слово. Бей её им, пока до этой грешницы не дойдёт, что такое хорошо, а что такое плохо».
Мать запила.
Она думала, что никто не узнает. В свою церковь всё также рьяно бегала и по звонку. Но я видела, как ночью, когда бабка засыпала под сильнейшими обезболивающими, родительница спускалась в кухню и вливала в себя такое количество крепкого горячительного, что пару раз падала с табурета, матерясь похлеще любого сапожника.
И выла в голос.
А спустя две недели такой «развесёлой» жизни посадила меня перед собой и вновь приговорила.
— Ты не пойдёшь в монастырь.
— А куда пойду? — уточнила я, хотя уже знала, что именно скажет мне эта женщина.
И не ошиблась.
— Дома останешься. Через месяц школа начнётся, и я выйду на работу. А за бабушкой кому-то надо присматривать: кормить, мыть, утку ей ставить. Вот ты этим и займёшься, пока я буду зарабатывать нам на кусок хлеба.
— Вот как? — поджала я губы и хмыкнула.
— При должном уходе она проживёт годы. А тебе Бог воздаст потом за милосердие и жертвенность.
— Ещё что-то, мама? — уточнила я максимально вежливо, пытаясь не заорать в голос от этого аттракциона невиданной щедрости.
— Нет, я всё сказала. Можешь идти.
Я спорить не стала. Но уходя, поняла, что окончательно разлюбила свою мать.
Вероника
Две последующие недели августа после того разрушительного разговора прошли будто бы в полном вакууме. Мать катилась по наклонной. Бабка нон-стопом орала от боли и проклинала всех вокруг. А я просто ждала, когда же наступит моя остановка и я сойду с этого бесконечного адского трамвая.
Луч надежды забрезжил семнадцатого августа.
Именно в этот день я получила долгожданное извещение о том, что зачислена в число студентов на бюджетное отделение. И чуть не рехнулась от счастья. Нашла ближайшее укромное местечко, села и расплакалась, не веря, что всё у меня действительно получилось. Я теперь всё могу! Сама!
Мне больше никто не нужен, чтобы стать прежней жизнерадостной девчонкой, верящей, что в мире всё-таки существуют краски, помимо той серо-чёрной мазни, что сопровождала меня всё это время. Мне не нужна мать, которая меня не любит и не ценит. Мне не нужен Басов, чтобы почувствовать себя особенной.
Мне не нужен никто! Я сделаю себя сама, слеплю новую Нику, которая никогда больше не наступит на эти ржавые грабли, в бесконечном беге за чужим одобрением. И плевать, что пока за рёбрами всё раскурочено и ещё невыносимо свербит.
Всё пройдёт. А если нет, то я на живую выкорчую из своей души всё, что ещё чувствую к парню, который вытер об меня ноги. Да, это будет непросто, но я справлюсь. Во что бы то ни стало!
На этой возвышенной ноте я и прожила остаток августа. Помогала матери по хозяйству и равнодушно взирала на
