Ознакомительная версия.
– Ну да, – вяло согласилась Нинка.
Саму ее наличие родственников нисколько не вдохновляло. Парижское одиночество принесло такую неожиданную, такую будоражащую радость, что ей хотелось разобраться с этим новым чувством, а не возвращаться к старым.
Разговаривать с мадам Фламель было в общем-то не о чем. Старушка и старушка, таких в Париже называют «коксинелль» – божья коровка. Что у Нинки с ней общего?
Гарсон принес две чашки кофе – мадам Фламель все-таки заказала и для Нинки. Перед Жан-Люком он поставил стакан молока и тарелку с яблочным пирожным.
– Может быть, если бы у Жан-Люка было много родных людей, он был бы более спокойным ребенком, – со вздохом сказала мадам Фламель. – Но Полин родила его, что называется, для себя, а теперь мне кажется, что она больше не испытывает в нем потребности, пусть Бог простит мне эти слова, но это правда. Летом я забираю его к себе в Прованс и, когда возможно, навещаю его и Полин здесь. Но совсем перебраться в Париж я не могу. И в каждый новый приезд мне становится все грустнее, когда я вижу, что Жан-Люк стал еще более заброшенным ребенком. Теперь Полин, к счастью, отдала его в школу, но этого все же мало.
– В школу? – удивилась Нинка. – Он же маленький еще.
– Ему пять лет. Это школа для маленьких. Он ходит туда на три часа в день, учится рисовать и петь. И общаться со сверстниками. Но после школы он остается с мамой, и это почти все равно, что быть предоставленным самому себе. А когда Полин надо уйти и приходится приглашать к нему няню, то это настоящее мученье.
– Почему?
– Постоянные няни его не выдерживают, и поэтому каждый раз приходится приглашать новую. Обычно это студентки, которые едва умеют обращаться с детьми, тем более с такими, как Жан-Люк. Полин и сама не умеет с ним обращаться. Однажды ее даже чуть не арестовали.
– За что? – не поняла Нинка. – Что не умеет с ним обращаться?
– Конечно. Когда ему было два года, он все подряд пробовал на вкус. То крем для обуви, то зубную пасту, то что-нибудь совсем ужасное – средство для мытья окон или для туалета. И каждый раз приходилось вызывать ему амбуланс. Когда это произошло в третий раз, врачи вызвали полицию.
– Почему? – снова не поняла Нинка.
Луиза посмотрела на нее удивленно – видимо, ей казалось странным, что этого можно не понимать.
– Потому что нельзя оставлять маленького ребенка без присмотра, – объяснила она. – Родители имеют обязанности и должны их выполнять. После того случая Полин стала приглашать к Жан-Люку няню, даже если ей надо было просто поработать в другой комнате.
– Кем поработать?
– Она художница. Это многое объясняет, конечно, но Жан-Люку, я думаю, от этого не легче.
Нинка покосилась на мальчишку. Не похоже было, что он сильно удручен жизнью. Сейчас он был занят тем, что отщипывал от своего пирожного кусочки и крошил их на соседний стул, на который сразу же слетелись воробьи.
Луиза Фламель рассказывала о своем домике в Провансе – кажется, в том смысле, что его нельзя надолго оставлять без присмотра. Особо не прислушиваясь, Нинка вежливо кивала, с нетерпением ожидая, когда словоохотливая дамочка наконец отстанет. Она даже открыла было рот, чтобы соврать, что ей пора идти учиться, как вдруг какое-то движение, замеченное лишь самым краем глаза, заставило ее снова взглянуть на Жан-Люка.
На стул рядом с Жан-Люком взлетел большой рыжий кот. Судя по громким визгливым возгласам, он спрыгнул с рук дамы, сидящей за соседним столиком. Нинка заметила эту эффектную парочку, даму и кота, сразу, как только пришла в кафе; она тогда еще подумала, что кот похож на пухлую шелковую подушку.
Но теперь во всем облике кота не осталось ничего флегматичного – глаза его горели, весь он подобрался и дрожал от возбуждения… В зубах у него бился воробей. Но самое необыкновенное заключалось в том, что кот вообще-то не сидел на стуле – он висел в воздухе. Жан-Люк держал его за хвост и изо всех сил тряс.
– Боже! Жан-Люк! – воскликнула мадам Фламель.
Что выражало это восклицание, было непонятно – возмущение внуком, страх, что кот может его поцарапать?..
Прежде чем это сумела сообразить даже Нинка с ее быстрым умом, кот в руках мальчишки хрипло завопил – наконец отозвался на бесцеремонное с собой обращение. Воробей при этом вырвался у него из пасти и мгновенно исчез в кустах, растущих по краю сквера.
Жан-Люк тут же выпустил кошачий хвост и как ни в чем не бывало снова принялся за пирожное.
– Какой ужас! – ахнула хозяйка, подхватывая взъерошенного и возмущенного кота.
– Как неожиданно! – воскликнула ей в ответ мадам Фламель.
Пока дамы бурно обсуждали происшествие, Нинка с интересом смотрела на Жан-Люка.
– Ты быстро соображаешь, – сказала она. – И сразу действуешь.
Жан-Люк не ответил, только глаза его блеснули так, что Нинка засмеялась.
Все чувства этого мальчишки выражались прямо и мгновенно, в нем не было ни капли хитрости или хотя бы сдержанности. Вряд ли это было удобно для окружающих, но что привлекательно – точно.
– И вот такое может произойти в любую минуту! – расстроенно сказала Луиза Фламель, когда дама с котом покинула кафе.
– А что такого? – пожала плечами Нинка.
Мадам Фламель только вздохнула.
– Мы пойдем, – сказала она. – Пока он не разнес здесь все вдребезги. До встречи, Нина. Я думаю, по-соседски мы будем видеться часто.
Мадам Фламель с внуком шли по улице. Нинка смотрела им вслед. Когда они подошли к скверу, Жан-Люк оглянулся и неожиданно помахал ей рукой. Даже издалека было видно, как сверкнули его черные живые глаза.
Нинка засмеялась. Жизнь, частью которой был этот смуглый непоседливый парижанин, была прекрасна! Глаза Жан-Люка говорили об этом яснее, чем все слова на свете.
«Вовремя тетушка в Москву отправилась, – подумала Нинка. – Это судьба!»
– Я рада, Таня, что твоей семье хорошо в Тавельцеве.
– Благодаря тебе, Маша.
– Мне? Я слишком далеко от вас, – улыбнулась Мария.
– Но этот дом купила для нас ты, – напомнила Татьяна Дмитриевна. – Хотя тебе-то здесь ничего не могло быть дорого.
Конечно, это была правда: Мария не только никогда не бывала в Тавельцеве, но даже не знала о существовании этого дома, в котором прошла юность ее старшей сестры и детство средней.
Она и о сестре-то знала только о старшей, Тане; о ней рассказывал папа. А Нелли родилась уже после того, как доктор Луговской пропал без вести в последний год войны, и сообщить ему о ее рождении было некуда, и не мог он о ней рассказывать своей младшей французской дочери…
– По логике это так, – сказала Мария. – Но как только я увидела этот сад, эту веранду и особенно эти сосны, я поняла, что он был папе дорогой, этот дом. И что он должен быть дорогой для всех вас.
Ознакомительная версия.
