он прямо-таки насел на меня: пойдем да пойдем!
– Не хочу. Мне тягостно находиться с людьми, которые плохо ко мне относятся, – чуть не плача, объясняла ему я.
– С чего ты взяла, что к тебе плохо относятся? – засмеялся Рыжий. – Пацаны тебя знаешь как уважают.
– Да уж. Видать, от большого уважения они надо мной измывались всю осень.
А на другой день прямо в классе перед уроком, когда я повторяла домашний параграф, Рыжий вдруг позвал меня.
– Даш, тебе тут некоторые кое-что сказать хотят…
– Что? – я оторвалась от учебника и непонимающе на него посмотрела. Но вместо Игоря заговорил Садовников:
– Да, давно надо было, но… короче, прости нас. Мы вели себя как конченные мудаки. А ты… ты вот, – Он поднял кверху большой палец. – Да вообще крутая.
– Да, Стоянова, прости. Ты реально огонь. Респект тебе, – подхватили остальные парни. – Если вдруг что, только скажи… мы за тебя…
Я оглянулась, но все остальные молчали, никто не посмеивался, не шушукался, не фыркал.
В общем, уступила я Игорю, и после уроков мы все пошли в ТЦ. До начала сеанса оставалось ещё время, и мы сидели на диванчиках, пили колу, болтали. Чепов выскочил как черт из табакерки, подлетел, неизвестно откуда, заливисто смеясь.
– О, бродяги, ну что, как вы там, без меня? Что нового?
Ему отвечали, но без энтузиазма. А потом он увидел меня и замер на несколько секунд.
– А эта что, с вами? Не, серьезно, что она здесь делает?
– А ты, Чепа, что здесь делаешь? – сразу нахмурился Игорь.
– Я ж поздороваться… вы чего, пацаны? – моргнул недоуменно Чепов.
– Поздоровался? Ну и чеши дальше.
– Пацаны, да вы чего? – растерялся он. Потом обиделся и ушёл.
Наконец начался сеанс, мы всей гурьбой повалили в зал. А телефон я, как культурная, отключила. И только когда мы уже после фильма вышли на улицу, достала, чтобы посмотреть время. А увидела множество пропущенных и одно сообщение от Андрея.
«Привет, Даша. Меня выписали. Отец договорился с какой-то клиникой в Москве, у них там крутой реабилитационный центр, все дела. В общем, через час такси…»
Первой мыслью было мчаться сломя голову в больницу – вдруг его ещё застану. Хотя бы увидимся, попрощаемся. Потом додумалась перезвонить. Но Андрей уже был в пути.
Он шутил, смеялся, а мне хотелось плакать. Я уже привыкла, что мы виделись каждый день. Нет, это больше, чем привычка. Это стало почти потребностью. Я ведь с самого утра, едва проснусь, ждала, когда закончатся уроки и я поеду к нему в больницу. И как же я теперь?
– Сколько ты там пробудешь?
– Месяц где-то. Ну или как пойдёт.
– Так долго, – вырвалось у меня. Но затем я спохватилась: – Главное, чтобы тебе помогло, чтобы ты поправился.
– Да куда я денусь? – хмыкнул он. – О, мы щас такую картину наблюдали, когда проезжали мимо…
Андрей взахлеб рассказывал о чем-то, наверное, очень смешном, но я от расстройства не улавливала смысл. И его легкомысленный тон, и смех, и шутки так не вязались с тем, что творилось у меня в душе. Даже немного обидно стало – мы ведь расстаемся, я слезы еле сдерживаю, а ему весело. Он так беспечно болтает, смеется…
Да, месяц – это не вечность, хотя сейчас мне казалось, что вечность. Да, он будет недалеко, но это ничего не меняет. Мама меня никогда не отпустит его навестить. А по телефону – это не то…
Ну почему он так радуется? Мы с ним, конечно, ещё ничего такого друг другу не говорили. Каждый раз, когда наступал волнующий момент, мы оба терялись и смущались. Ну, во всяком случае я смущалась, а он просто замолкал.
Мы даже не договорились с ним точно, встречаемся или нет. Я всё ждала, когда он хоть что-нибудь такое скажет. Но единственное, что позволяло мне надеяться, что я ему не просто друг – это его прикосновения. Он часто брал меня за руку, нежно гладил пальцы. Но, черт возьми, при этом молчал! А мне так хотелось слов, признаний…
А теперь вот он вообще радуется…
– Даш, – прервал мои мысли Андрей. – Короче, мы уже подъезжаем. Я потом, вечером, тебя ещё наберу. Ну или спишемся.
– Хорошо, – выдавила я.
– Ну, пока.
– Пока, – ответила я, ожидая завершения звонка. Но Андрей не нажимал отбой. И я не сбрасывала вызов. Несколько секунд он просто молчал, а потом вдруг произнес совсем другим тоном, очень серьезным и немного неуверенным, что ли:
– Даш… я буду по тебе скучать. Я уже скучаю… очень…
45.
Февраль заканчивался, а Андрей все еще и не думал возвращаться. То есть это, конечно, зависело не от него, я понимаю, но легче от этого не становилось.
Я бы отчаялась уже, наверное, если бы мы не общались почти каждый день по телефону. Мы рассказывали друг другу, как день прошел, что делали, о чем думали. Обычно он старался шутить, но иногда проскальзывали... нет, даже не нежности, а лишь намеки, но и эти крупицы грели душу.
А неделю назад он мне ни с того ни с сего написал:
«Знаешь, о чем я больше всего жалею?»
«О чем?»
«О том, что ни разу тебя не поцеловал»
Я зависла, глядя на его последнее сообщение. С минуту он ждал ответ, потом снова написал:
«Ты обиделась?»
