— Мама, ты в порядке?
Энни испытала прилив гордости за дочь.
— Да, со мной все хорошо, и я хочу, чтобы ты ни о чем не волновалась. Мы еще не проработали все детали, еще неизвестно, кто где будет жить. Такие вопросы, как адреса, каникулы и праздники, еще не решены. Но я хочу, чтобы ты знала одно: мы всегда будем семьей, только на другой лад. Думаю, теперь у тебя вместо одного будет два места в мире, которые ты можешь считать своими.
Натали медленно кивнула и повернулась к отцу. Блейк подошел ближе и опустился на колени возле кровати. Сейчас — редкий случай — он совсем не походил на адвоката, услуги которого стоят триста пятьдесят долларов в час. Он выглядел испуганным и уязвимым мужчиной.
— Я совершил некоторые ошибки… — Он посмотрел на Энни, неуверенно улыбнулся ей и снова обратился к Натали: — И по отношению к твоей маме, и по отношению к тебе. Мне жаль, Горошина.
Он дотронулся до ее щеки.
Из глаз Натали брызнули слезы.
— В последний раз ты назвал меня так в третьем классе, когда я упала с лестницы.
— Я много чего не говорил да и не делал много лет. Но я хочу наверстать упущенное время. Я хочу, чтобы что-то мы делали вместе, если ты не против.
— В мае в городе будут показывать «Призрак оперы», может быть, сходим?
Блейк улыбнулся:
— С удовольствием.
— Ты серьезно? Я могу купить два билета?
— Я серьезно, — сказал Блейк таким тоном, что Энни ему поверила. Конечно, она всегда ему верила.
Блейк поднялся на ноги и отступил назад. Энни заправила прядь волос за ухо Натали.
— И помни, мы все равно останемся семьей, — сказала она. — Мы всегда будем семьей.
Она посмотрела на Блейка и улыбнулась. Это была правда. Блейк всегда будет частью ее жизни, ее самой, он всегда будет ее юностью. Они вместе повзрослели, влюбились и создали семью, эту связь ничто не может стереть. Клочок бумаги и судебное решение не могут это отобрать, у них можно было взять только то, что они готовы были отдать, а Энни собиралась удержать все, что было в их жизни. Это была их жизнь, они сами были этой жизнью. Она сделала их такими, какими они стали.
Она протянула руку Блейку, он взял ее, они встали по обеим сторонам от Натали и обняли ее. Когда Натали была маленькой, это называлось у них «семейное объятие». Энни невольно спросила себя: когда и почему они перестали так делать?…
Натали заплакала. Слыша ее всхлипы, Энни думала о том, что огорчение и боль дочери — это то, о чем она будет сожалеть всегда.
* * *
Энни будто перенеслась в прошлое. Они с Блейком снова неторопливо шли по кампусу Стэнфордского университета. Только теперь ей было сорок, и у нее за плечами осталось столько же лет жизни, сколько лежало впереди. И она катила перед собой прогулочную коляску.
— Так странно снова оказаться здесь, — сказал Блейк.
— Да, — подтвердила Энни.
Они провели с Натали весь день и за один этот день были семьей больше, чем за многие предыдущие годы, но теперь пришло время идти разными путями. Энни приехала сюда на «кадиллаке», а Блейк прилетел на самолете и взял машину напрокат, чтобы добраться до кампуса. У машины Энни они остановились. Энни наклонилась и стала расстегивать ремень на коляске Кэйти.
— Что ты теперь будешь делать? — спросил Блейк.
Энни помедлила с ответом. Тот же самый вопрос Блейк задавал ей прошлой весной, когда Натали уехала из дома. Тогда этот вопрос привел ее в ужас. Сейчас, спустя много месяцев, те же самые слова, казалось, приоткрыли дверь, и в щелку Энни увидела мир, полный новых возможностей.
— Не знаю. У меня еще уйма дел в доме. Мне нужно рассортировать, систематизировать и упаковать двадцать лет жизни. Я бы хотела продать дом. Он больше… это больше не я. — Энни выпрямилась и посмотрела на Блейка. — Если только ты не хочешь оставить его себе.
— Без тебя? Нет!
Энни огляделась. Она не знала, что сказать. Они стояли на развилке, за которой — после стольких лет вместе — он пойдет одной дорогой, а она другой. Она не представляла, когда и где увидит Блейка снова. Вероятно, в конторе адвоката. Они будут являть собой типичный случай: двое, некогда составлявшие женатую пару, пришли по отдельности, чтобы подписать бумаги о разводе.
Блейк посмотрел на нее, и в его глазах сквозила печаль, которая сближала Энни с ним. Он вдруг спросил:
— Что ты скажешь обо мне Кэйти?
Голос Блейка дрогнул, и Энни с нежностью коснулась его щеки.
— Я не знаю. Прежняя Энни придумала бы какую-нибудь замысловатую историю, чтобы не ранить ее чувства. — Она рассмеялась. — Может быть, мне придется сказать, что ты — секретный агент и связываться с нами тебе запрещено. Но сейчас… сейчас я не знаю. Думаю, я буду решать проблемы по мере их возникновения. Но я не буду ее обманывать.
Блейк отвернулся. Энни спросила себя, о чем он думает, может быть, о лжи и о том, как дорого она с годами обошлась ему. Или о дочери, с которой он прожил восемнадцать лет и которую так и не узнал. Или о дочери, с которой он почти не жил и которую теперь уже не узнает. Или о будущем, о всех тех днях, которые ждут мужчину, живущего отдельно, и тишине жизни, в которой не звучит детский смех. Энни спрашивала себя, осознал ли он уже, что, когда он станет совсем старым, когда его волосы поседеют, а зрение исказит катаракта, у него не будет внуков, которых бы он подбрасывал на колене, или дочери, которая вставала бы на колени у его кресла и вспоминала бы вместе с ним какие-то памятные эпизоды далекого прошлого. Если он не установит эту связь сейчас, ему придется узнать, что некоторые дороги уже невозможно отыскать, что настоящая любовь требует времени и усилий, что жизнь, прожитая без дождя, в сиянии одного лишь летнего солнца, никогда не произведет на свет радугу.
Наконец Блейк снова посмотрел на Энни:
— Ты будешь по мне скучать?
Она печально улыбнулась:
— Я буду скучать по тем Блейку и Энни, какими мы когда-то были, я уже скучаю. И по тем Блейку и Энни, какими мы могли бы стать.
Его глаза наполнились слезами.
— Энни, я тебя люблю.
— Блейк, я всегда буду любить того юношу, в которого когда-то влюбилась. Всегда!
Энни подошла к нему, приподнялась на цыпочки и поцеловала в щеку. Это был нежный, сердечный поцелуй, так они не целовались много лет. В этом поцелуе не было сексуального подтекста. Он был тем, чем должен быть поцелуй, выражением чистой эмоции, а они так легко упустили это в своей совместной жизни. Энни даже не могла вспомнить, когда поцелуи стали для них чем-то формальным и несущественным. Может быть, если бы они целовались так каждый день, они бы не пришли к тому, к чему пришли, не стояли бы здесь, в Стэнфордском кампусе, прощаясь с отношениями, которые должны были длиться всю жизнь.
