Вот и сегодня, несмотря на то, что был воскресный день и одновременно праздник, дверь в альма-матер была распахнута. Сонный охранник у входа кивнул мне из-за стеклянной перегородки.
Викентия не было, поэтому по коридорам носилась Аглая с гирляндами разноцветных шаров, а за ней — лаборантка Вика со стопкой самодельных плакатов.
— Здравствуйте, Елизавета Аркадьевна! — вынырнул из-за угла Ковальчук. — Христос воскрес.
— Воистину… — рассеянно ответила я, намереваясь догнать Аглаю.
— Э-э, нет, так нельзя! — решительно запротестовал он. — А лобызаться?
— Ковальчук, я на тебя напишу докладную! — из дальнего конца коридора заорала Аглая. — Бесстыдник!
— Что ж, все должно быть по правилам, — неожиданно согласилась я, глядя в синие глаза студента. — С праздником, Ковальчук…
И мы троекратно расцеловались.
В кабинете Викентия царил полный разгром. Не знаю, кому в голову пришла эта дикая идея, но со всего института принесли бюсты известных деятелей искусства: Толстого, Горького, Гомера, Маяковского — и расставили вдоль стены, под плакатом «Поздравляем любимого ректора с юбилеем!».
Это был единственный день, когда Викентий отсутствовал, и мы не преминули этим воспользоваться.
— Вот придет он завтра и обалдеет… — мечтательно сказала Аглая, оглядывая кабинет. — Наверное, думает, что мы забыли. А мы ничего не забыли! Так, Ковальчук, двигай этот шкаф на место — только осторожнее, Толстого не свали…
— А что символизируют классики? — робко спросила тоненькая Вика, заливаясь краской. — Не очень понятно…
— Все даже очень понятно! — возмутилась Аглая. — Это значит, что они тоже пришли поздравить Викентия. Ведь он, можно сказать, повелевает всеми ими, как руководитель Филологического института.
— Грандиозно! — с натугой воскликнул Ковальчук, двигая шкаф.
— Так, Лизочка, а ты прикрепи эти плакаты в предбаннике, чтобы, значит, Викентий сразу прочувствовал, как мы его любим… — командовала Аглая.
— Как-то страшно здесь хозяйничать… — поежилась я, разглядывая плакаты. — А ну как Викентий разозлится, что мы к нему ворвались и все переставили?
— Ничего подобного! Уж я-то его знаю… Ковальчук куда-то ушел и через двадцать минут вернулся с бюстом Карла Маркса.
— Вот… Уф! — с гордостью произнес он, ставя Маркса в один ряд с классиками литературы. — Чтобы, значит, до кучи. В подвале стоял, за сломанными стульями.
— Это кто? — с любопытством спросила Вика. — Я что-то такого писателя не помню… А, наверное, Максимилиан Волошин! Как же я сразу не узнала…
Ковальчук, ты спятил! — От возмущения у Аглаи даже очки свалились с носа, но она успела их вовремя поймать рукой. — Кого ты нам принес?!
— Как — кого? — обиделся Ковальчук — Бюст!
— Так это ж Карл Маркс! Его специально в подвале спрятали…
— Зато какая борода! — с восхищением произнес Ковальчук. — Любо-дорого… Давайте Горького, Гомера и Маяковского поставим в центре, а по бокам Толстого и Маркса — они бородатые, чтобы получилось симметрично. Точно! А в самой середине — Маяковского, потому что он лысый. Миром правит гармония…
— Нет, это невозможно! — всплеснула руками Аглая. — Писателей расставим по старшинству — Гомер, Толстой, Горький и Маяковский… А Маркса неси обратно в подвал.
Мы возились довольно долго, украшая кабинет Викентия и небольшой коридор перед ним, так что на некоторое время я сумела забыть обо всем, и мне было даже весело… Нет, не весело, но как-то интересно заниматься этой чепухой.
— Ты куда потом? — спросила Аглая, поправляя портьеры. — Поехали к нам…
— Нет, не могу, — сказала я. — За мной Саша заедет через час. Поедем… мы поедем к папе и Вере. Господи, ведь уже почти двадцать дней прошло!
— Прости, Лизочка, я не хотела… — умоляюще потянулась ко мне Аглая. — Я не должна была напоминать тебе.
— Нет, ничего. Я уже почти успокоилась, даже не плачу, как раньше.
— Не плачешь! А вон слезы в глазах! Она очень переживала за меня.
— Ничего, ничего…
— Ковальчук с охранником на ступеньках перед входом курят. — Вошла в кабинет Вика.
— Вот бездельник! — возмутилась Аглая. — Мы его специально пригласили, чтобы помогал, а он… Лиза, сходи позови его! Нам еще люстру надо украсить, нужна стремянка…
— Хорошо, — сказала я.
Но вместо того, чтобы позвать нерадивого студента, я свернула направо, совсем в другую сторону, прошла мимо пустых закрытых аудиторий на первом этаже, мимо деканата, на двери которого висели грозные объявления с призывами посещать все лекции по древним цивилизациям и античной истории, и спустилась по ступенькам вниз.
Там, под лестницей, был небольшой закуток… В окно сверху падал солнечный свет и были видны ноги прохожих, которые шли мимо, по тротуару.
«Вера… неужели тебя больше нет?» — подумала я, прислонясь к теплой батарее под окном. Закрыла глаза, попыталась представить ее.
Она была в солнечном луче, льющемся сверху, стояла рядом со мной в этом темном пыльном закутке и ласково провела рукой по моим волосам…
— Ой! — прошептала я. — Кто это?
Рядом стоял Ковальчук и виновато улыбался.
— Простите, Елизавета Аркадьевна, я напугал вас…
— Нет, все в порядке, — сказала я, пытаясь улыбнуться. — Тебя там ждут. Нужно принести стремянку…
— Я сейчас… только одну минутку с вами тут побуду, — ответил он.
Меня всегда поражало, какие у парня нереально синие глаза. Я такие видела только у героев детских мультфильмов.
— Ковальчук, ты веришь в бога? — вдруг спросила я.
— Верю, — с готовностью ответил он. — И кулич у нас дома есть. Мама испекла…
— И что смерти нет?
— Как же нет? Очень даже есть… — важно ответил он. — Только после смерти начинается другая жизнь. Почему вы спрашиваете?
— Так, просто…
Мы немного помолчали, глядя в грязно-серое окно наверху, сквозь которое упрямо пробивалось солнце.
— Ты еще такой молодой. У тебя все впереди.
— Да и вы вроде как не старуха. Ой, простите, я, кажется, не то сказал…
— Я не сержусь.
— Помните — тогда, еще летом… — начал он нерешительно.
— Что?
— Я вам предложение сделал. Вы, наверное, подумали, что это я в шутку…
— Ну естественно.
— А я не шутил… — таинственно произнес Ковальчук.
— Ну тебя… дурачок.
— Нет, правда… Вы мне очень нравитесь, Елизавета Аркадьевна. Вы ни на кого не похожи. Какая-то особенная…
— И что же во мне особенного? — спросила я.
— Тайна. В вас есть тайна… Определенно!
— Да нет во мне никаких тайн! — возмутилась я.
— Нет, есть, — упрямо произнес Ковальчук, глядя на меня в упор своими синими глазищами. — «И прелести ее секрет разгадке жизни равносилен…»
