Заклинило. Переклинило. И выключило.
Но все же через пару минут набираюсь смелости и спрашиваю, можно ли подключить свой «ipod». Не то, чтобы мне не нравилась непонятно откуда взявшийся в его колонках джаз, но обычно мы всегда слушала скандинавскую «тяжесть» и даже подпевали ей в унисон. И это было что-то очень наше, что вот так, нарушая закон приличия, притягивало друг к другу сорокалетнего бизнесмена и двадцатичетырехлетнюю глупую капризную девчонку.
А этот джаз, он, наверное, слушает с кем-то другим.
С другой?
Я проглатываю ревность, потому что Марик кивком разрешает подключить свой плеер и выбрать музыку самой.
Первые гитарные аккорды вызывают на его сосредоточенном лице мрачную ухмылку.
И я, чуть-чуть приободрившись, все-тики рискую начать разговор.
— Знаешь, дела в кондитерской идут очень хорошо. — Наверное, стоило бы о погоде. Но мне не хочется в который раз говорить о том, как я зависима от вот таких меланхоличных дождей, в особенности в последнее время. — Все, как ты говорил. А я тебя не слушалась. Мы поменяли меню и…
— Юля рассказывала, — перебивает он, доставая сигарету и прикуривая от зажигалки. — Ты молодец.
Сдержано, но без лишней сухости.
Видимо из сострадания к темным кругам у меня под глазами — в последнее время я сплю мало и плохо. То есть, почти совсем не сплю.
— Я хотела сказать… — Сжимаю в кулаках немного растянутую на коленях ткань домашних штанов. — Твои советы, все до единого, мне очень пригодились. Прости, что была упрямой и думала, что знаю, как будет лучше. Тарталетки с ромом и кокосовыми слайсами явно не то, что хотят есть школьники, а маленькая кондитерская — точно не то место, куда заглядывают гламурные селфи-герл, так что…
Я внимательно слежу за выражением его лица.
Ищу хотя бы намек на то, что где-то там, глубоко внутри? еще остался тот мужчина, который когда-то укрывал меня вторым одеялом, чтобы не мерзла, и поздно ночью мог запросто достать хоть из-под земли мои любимые роллы.
Смотрю — и не нахожу.
И мне становится так страшно, что начинает колотить мелкая дрожь и стучат зубы.
— Замерзла? — Бармаглот регулирует климат-контроль, и в салоне «гелика» становится теплее.
Но мне вряд ли лучше, потому что нервы натянуты слишком сильно.
Потому что все, во что я продолжала верить все эти месяцы, стремительно и бесследно просачивается сквозь пальцы прямо сейчас.
Уже… слишком поздно?
Уже… совсем-совсем все?
Бармаглот неожиданно притормаживает у обочины, выходит, что-то ищет в багажнике, и я не сразу понимаю, что происходит, когда через пару секунд дверь с моей стороны открывается — и мне на колени опускается теплый плед.
— Не заболела? — Что-то похожее на беспокойство в его взгляде определенно есть.
Но он бы точно так же смотрел на любую женщину, которая в его машине трясется от холода. Просто потому что так воспитан. Потому что мужчина без проблем с самоопределением, и у него нет проблем с тем, чтобы проявить заботу о тех, кто слабее.
Я подтягиваю плед выше к плечам, еле-еле выжимаю улыбку благодарности.
Не потому, что мне все равно. Как раз совсем не все равно! Но на душе так погано, что сил хватает только чтобы не разреветься.
— Все в порядке, — говорю тихо, все еще надеясь хотя бы на что-то в ответ. — Просто мне явно нельзя сочетать алкоголь и сигареты.
— Не кури больше, Алис, — он кажется строгим, как папочка. В плохом смысле этого слова. — Эта дрянь убивает легкие и сокращает жизнь.
— Сказал курильщик со стажем, — не могу не ответить я.
— Поверь, мои легкие мне за это не благодарны.
— Если бы мы делали только то, за что нам благодарен наш организм, то цивилизация остановилась бы на уровне развития каменных копий и добычи хобота мамонта, — улыбаюсь я. — Хотя, знаешь, я думаю пещерные женщины были теми еще модницами в шубах из мамонтовых шкур.
Он, наконец, улыбается.
Мимолетно, не наигранно, а потому что ему нравится то, что я говорю.
И ему так идет эта улыбка с ямочками на щеках, что тот мой внутренний ремень безопасности, наконец, не выдерживает нагрузки и лопается. Внутренняя сила толкает меня навстречу Бармаглоту. Это просто импульс, как будто я качнулась вперед совсем без намека, а просто потому что так получилось.
Прямо сейчас мой большой татуированный мужик мог бы просто сгрести меня в охапку, сжать подбородок, сказать миллион раз, какая я конченная дура — и просто поцеловать.
Но… это, кажется, уже не мой злой татуированный мужик, потому что он просто захлопывает дверцу машины.
И, уже не проронив ни звука, подвозит до самого дома.
Я молча отстегиваю ремень, выхожу, сдержанно благодарю за плед и «работу таксиста», а потом на негнущихся ногах, как циркуль, шагаю по ступеням крыльца.
Никто не идет за мной, потому что Бармаглот даже не глушил мотор, и, как только я берусь за ручку входной двери, машина отъезжает.
Кажется, теперь я и стала той самой «маленькой дочкой его друга».
Даже не обращая внимания на бардак на кухне, бреду в спальню и прямо в одежде и носках забираюсь под одеяло.
Укрываюсь с головой.
Это… совсем конец?
Когда через пару минут на экране телефоне всплывает входящее сообщение, даже не сразу понимаю, сплю я или нет. Потому что это абонент «Бармаглотище» и с его фоткой.
Вытираю слезы и сопли чуть не по всему лицу.
Шмыгаю носом.
Открываю сообщение.
«Забыла свой плеер, потеряшка»
Я падаю на спину и, как дура из романтического фильма, прижимаю телефон к груди, от радости что есть силы стуча пятками по матрасу.
Потеряшка — это, конечно, не Зая.
Но это… хотя бы что-то.
Глава девяносто пятая: Сумасшедшая
Я ношусь с этим сообщением целую ночь.
Буквально.
Не могу уснуть, потому что хожу из одного конца квартиры в другой и придумываю, что мне на него ответить. Ведь от этого ответа будет зависеть… все?
«Спасибо, привези его пожалуйста завтра вечером, я живу по тому же адресу»?
Даже в моей голове это читается как: «Приезжай — и я буду отсасывать у тебя прощение!»
Сразу мысленно комкаю лист бумаги, на котором это написала, и выбрасываю в мусор.
«Спасибо большое, что сказал — я бы перевернула весь дом, пытаясь вспомнить, где могла его оставить»
Слишком… ни о чем?
Спасибо — и? После такого сообщения от ответит что-то вроде «Передам его Вовке» — и на этом наша тонкая новорожденная связь прервется.
Этот вариант тоже идет в утиль.
«Спасибо большое, обращайся с ним бережно»?
Останавливаюсь и прижимаюсь лбом к приятно холодной стене.
Почему раньше я могла строчить ему сообщения без подготовки, без раздумий, мгновенно отправляя то, что пришло в голову — и это всегда было уместно, колко и вызывающе?
Это просто идиотизм, но я не могу придумать одно проклятое сообщение из нескольких слов даже когда над городскими высотками поднимается яркий, но уже по-осеннему холодный первый сентябрьский рассвет.
Марик не написал, что может его привезти.
Не предложил встретиться, чтобы я забрала плеер сама.
Кроме того сообщения он больше не прислал ни буквы, никаких подсказок.
Этот упрямый мужик просто мозг мне взрывает!
В конце концов, когда с непривычки еду в кондитерскую на такси, и по радио играет детская песенка о дружбе, почти начинаю верить в то, что это — знак, и мне нужно смириться с поражением. Я же знаю Бармаглотище, знаю, что, если этот мужик чего-то хочет — он прет на пролом как танк и плевать ему на «нет» и «нельзя». Если бы хотел со мной увидеться — он бы ухватился за этот шанс, а так…
Но ведь раньше он всегда так и делал.
Он. Не я.
Так что теперь, кажется, моя очередь хвататься за любую соломинку, чтобы вытащить моего Бегемота из болота, где он делает вид, что меня не существует.
