Только во второй половине дня, когда от наплыва посетителей и заказов я просто валюсь с ног от усталости, в моей голове созревает что-то похожее на тот самый правильный вариант сообщения, которое может стать подходящим крючком.
Я выхожу на улицу со стаканчиком кофе, сажусь на лавочку, подставляя спину еще немного теплым солнечным лучам, и набираю:
«Надеюсь, ты позаботился о моем любимце, был с ним мягким и нежным, и уложил спать)) Где и когда тебе будет удобно встретиться, чтобы я его забрала?»
Это мило, это непринужденно, и я даю понять, что готова приехать сама в любой конец мира, чтобы с ним увидеться.
Скрещиваю пальцы и отправляю.
Конечно, хочется, чтобы как раньше, Бармаглот ответил на него сразу, но сообщение доставлено — это уже хороший знак. У меня была целая ночь чтобы смириться с тем, что в этой игре я больше не буду кроликом, который дразнит голодного льва. И что я сама во всем виновата.
Марик не отвечает ни через час, ни через два.
Даже когда заканчивается мой рабочий день, и я остаюсь в закрытой кондитерской до восьми, лишь бы не ехать домой — от него ни ответа, ни привета.
Дома так тоскливо, что хоть убейся.
Слоняюсь из угла в угол, гипнотизируя взглядом экран телефона, как будто это может помочь. Дважды налетаю лбом на дверные косяки, один раз тараню носом зеркало.
Это просто… невыносимо.
На минуту в моей голове проскальзывает мысль бросить все и пойти ва-банк — поехать к нему. Он всегда говорил, что любит свою холостяцкую квартиру, и вряд ли съехал оттуда. И он бы никогда не привел туда свое Солнце.
А что если привез?
Эта мысль застает меня врасплох прямо посреди комнаты, падает на голову, как кирпич, и я обессиленно опускаюсь на пол, на корточки, обхватывая колени руками, потому что чувствую себя хрупкой нестабильной конструкцией из детских кубков. Еще немного — и развалюсь на кусочки.
Я никогда не думала о том, что в той кровати, где мы с ним трахались как ненормальные, теперь может спать другая женщина. И в ванной, где когда-то весело мое пушистое желтое полотенце, теперь стоят чужие кремы и шампуни. И что другая женщина может надевать утром его рубашку, чтобы выглядеть соблазнительно даже когда стоит у плиты и готовит завтрак.
И что все это может быть… уже… насовсем.
Навсегда.
Но в тот момент, когда я начинаю неумолимо и неизбежно развалиться на кусочки, телефон оживает.
Это сообщение от Марика.
И я цепенею от ужаса, потому что за секунду в моей голове проносится миллиард вариантов того, что в нем он вежливо — или нет — игнорит мою попытку встретиться.
Это какой-то заколдованный круг: сначала я сходила с ума, потому что он мне не отвечал, теперь схожу с ума, потому что он ответил.
Сумасшедшая Алиса вдруг стала такой трусихой, а ведь ей еще предстоит выиграть битву с Красной королевой.
«Завтра заеду в твой магазин около шести. Подойдет?»
Около шести — это сразу после закрытия.
Сухо, спокойно, как будто назначил деловую встречу.
Но… мы хотя бы увидимся. Это больше, чем я даже мечтать могла.
Глава девяносто шестая: Сумасшедшая
Что надеть на встречу с мужчиной, если это, возможно, последний шанс снова обратить на себя его внимание? С мужчиной, который достаточно разбирается в женщинах и их манипуляциях, чтобы раскусить любой маскарад?
Сначала я надеваю платье, потом быстро понимаю, что это плохая идея хотя бы потому, что я ни разу не ходила на работу в платье и на каблуках. Потом выбираю костюм — и тоже мимо.
В конец концов, когда понимаю, что все эти нарочитые переодевания только расшатывают меня еще больше, хватаю первые же попавшиеся под руку джинсы и футболку, завязываю волосы на макушке в лохматый пучок и бегу на работу.
Бармаглот терпеть не может, когда опаздывают, и пару раз говорил, что единственный человек, ради которого делал исключения — это я. Да и то только потому, что ему нравился результат. И часто так сильно нравился, что мы опаздывали в кино или на концерт, потому что вместо того чтобы вести меня к двери, Бармаглот забрасывал на плечо и, изображая хохот пещерного человека, тащил в спальню.
Поэтому, когда я пытаюсь подкрасить губы в задней комнате и слышу мелодичный перезвон дверного колокольчика, мое сердце почему-то снова подпрыгивает.
Потихоньку, чтобы не выглядеть совсем прибитой, выхожу.
Бармаглот заинтересованно осматривается и даже не сразу меня замечает.
Приехал сразу из офиса: в черной рубашке, черных брюках, так идеально сидящих на бедрах, что это — чистый секс, а если бы было хоть на пол сантиметра больше или меньше — получилась бы порнография.
На прилавке лежит букет голубых ирисов, перевязанных широкой шелковой лентой. Без громоздких бумажных упаковок, как я люблю.
Я нарочно тяну время, чтобы посмотреть на Бармаглота хотя бы со спины.
Так часто на ней засыпала и валялась, изображая ленивую морскую звезду, что даже не думала, как буду жить, если ее больше не будет рядом.
Марик, наконец, поворачивается, окидывает меня мимолетным взглядом и, не делая и шага навстречу, протягивает мой ipod.
— Ты разве не должна быть закрыта? — спрашивает, указывая большим пальцем себе за спину. На дверь.
— Я же тебя ждала, — пожимаю плечами.
Беру айпод — мы снова даже не дотрагиваемся друг до друга пальцами — заталкиваю его в задний карман джинсов, беру букет и с удовольствием окунаю в него нос. Найти такой букет в сентябре… Надо было постараться.
— У тебя есть волшебное кольцо из «Двенадцати месяцев»? — пытаюсь, как раньше, беззаботно улыбаться. — Сгонял в май за этой красотой?
Бармаглот загадочно усмехается, но ответа я так и не слышу.
Что мне делать?
Как с ним разговаривать, если он даже не дает шанса начать диалог?
— Прости меня, — вдруг прорывается откуда-то из самой сердцевины. — Прости меня… пожалуйста.
Даже смотреть на него вдруг становится не по себе.
Что думает? Что скажет? Развернется и уйдет или «милосердно» простит, и мы останемся друзьями?
Я не настолько наивна, чтобы верить, будто одного моего «прости» достаточно, чтобы забыть ошибки прошлого, но и услышать в ответ, что мы может общаться, но дальше жить каждый своей жизнью — не готова.
Просто… У меня нет ни малейшего представления о том, как я буду жить дальше, если все сложится именно так.
— Мне тебя не за что прощать, Алис, — Бармаглот опирается бедрами на столик, берется ладонями за края столешницы, и я снова на мгновение впадаю в какой-то медитативный транс, разглядывая его татуированные фаланги. — Было и было. Проехали.
Хорошо, что цветы до сих пор у меня в руках, и я могу закрыться ими от его взгляда и от всего мира заодно.
Чувствую, как дрожат и холодеют пальцы.
Было и было… Проехали…
Звучит так, что за этим может скрываться что угодно — и прощение, и прощение с прощанием в паре.
— Я хочу, чтобы ты знал…
— Алиса, ну серьезно — не надо, — притормаживает он почти снисходительно. — Ты не скажешь ничего такого, чего не понимал бы сорокалетний мужик.
— Можно я все-таки скажу? — немного дергает внутри. — Мои слова никак не унизят твой жизненный опыт.
Он даже не скрывает быстрый взгляд на наручные часы.
Я все это заслужила — и пренебрежение, и нежелание выслушивать мои объяснения. Но ведь даже у приговоренных к смерти остается шанс на помилование. Или нет?
Но когда собираюсь с силами, моя решимость прояснить все между нами вдруг стремительно испаряется. Я стою тут, перед взрослым самодостаточным шикарным мужиком, который столько для меня делал, что даже вспоминать больно — будто сон смотрела, а не жила. А кто я для него? Просто девочка с проблемами в самоопределении и заебами в голове? Та, что не оценила? Не поняла, какое сокровище ей досталось?
