— Сереженька, хороший мой… Ты прости меня, а? Я больше не буду, честное слово! Я ведь твоя половина, и больше никогда… никуда… только с тобой… всегда. Люблю тебя! Сережка, я тебя так люблю, ты не представляешь. Любимый мой, родной… хороший мой… Мой Сереженька… Сережка… Серенький…
А потом слова и вовсе кончились, и именно в этот момент руки его снова легли на спину ее, крест-накрест, прижали крепко прямо туда, к бьющемуся быстро-быстро сердцу. И ответил он ей на том же языке.
— Я тебя люблю. Моя девочка. Моя любимая Сонечка. Софьюшка. Сонька моя любимая.
Тут она все-таки всхлипнула и затихла под его руками. И они так и лежали какое-то время молча. Все было сказано. Жизнь начала новый отсчет.
А потом Серж шевельнулся, и тут же Соня оказалась на спине. Навис над ней, а у нее снова — комок в горле. Она наконец-то исчезла полностью, окончательно — эта чертова золотая маска, и перед Софьей — родное, знакомое до мельчайших черт любимое лицо — мягкие серые глаза, губы слегка улыбаются, крошечная родинке в уголке верхней. Протянула руку, коснулась щеки.
— Ты вернулся, любимый.
Настоящий ты.
Он повернул голову и поцеловал прижимающуюся к своей щеке ладонь. И сказал вдруг неожиданно:
— Прости меня, Соф.
— Тебе не за что просить прощения.
— Есть за что. Я вел себя как капризный, избалованный, обиженный ребенок. Характер тут демонстрировал — не с самой лучшей стороны. Выделывался как принцесса.
— Но я тебя и в самом деле обидела.
— Ну и что? — он потерся щекой о ее ладонь. — Знаешь, я понял одну вещь. Если любишь — надо прощать. Сразу. Все равно ведь, если любишь — простишь. Так что прости меня, Соф.
— Разумеется, прощу, если ты этого хочешь. Ведь если любишь — надо прощать, — она улыбнулась. Провела пальцами по лицу, очертила бровь, скулу. — У тебя глаза сейчас такие… теплые.
— Теплые? Это как?
— Не знаю, как объяснить, — она обхватила ладонями любимое лицо, вглядываясь в глаза. — Они сейчас такие… Уютные. Теплые. Как серый пуховой платок — в них можно закутаться, и они согреют. Хотя, бред, конечно, в глаза не закутаешься. Или как серая шерсть у британского кота — мягкая, в которую так и хочется запустить пальцы. Не знаю, как сказать, — улыбнулась своему косноязычию. — Я смотрю в твои глаза, и мне очень уютно и тепло. Мягко и комфортно. Как-то… Не знаю, как.
— Тепло? — он улыбнулся в ответ, передвинул ее руки себе на шею. — Надеюсь, что скоро станет горячо. — И резко сменил тему. Чуть понизив голос и глядя прямо в глаза: -
Хочешь?
Она не стала кокетничать и выпендриваться, и ответила просто. Чуть выгнувшись и прижавшись к нему бедрам:
— Да. Хочу. Очень, — а потом, вдруг, с усмешкой: — Попросить?
— Не надо, — покачал Серж головой. — Я сам тебя попрошу. Знаешь… Ты, когда кончаешь, такая красивая…
Соня замерла. В отличие от Сержа, слов для ответа она не нашла. А он продолжил.
— Ты глаза перед оргазмом прикрываешь, и у тебя такие тени от ресниц — вот здесь. А губу ты прикусываешь — нижнюю. И это так эротично выглядит. А, самое главное… Ты розовеешь. У тебя румянец появляется — тут, — провел пальцем по скуле. — И — вот тут, — его рука скользнула ниже, на начало груди. — У тебя даже животик розовеет, — Серж усмехнулся. — Вот здесь, — рука его опустилась дальше. А потом еще дальше и ниже. — А вот тут… — хриплым шепотом, — ты всегда розовая. Но, когда кончаешь, становишься темно-розовой.
— Серж… — всхлипнула она.
— Прошу тебя. Подари мне свое наслаждение, любимая. Подари мне свой оргазм — до самой последней капли.
— Забирай. Бери… — она еще раз то ли всхлипнула, то ли простонала. — Все бери. Все твое.
— Мое, — накрывая ладонью. — Все мое.
* * *
Они лежали, обнявшись — тесно, близко. Кажется, их тела для того и созданы — чтобы после, утомленные, в неге, лежать вот так — вместе. Ей удобно лежать на его руке. Его ладонь идеально обнимает ее затылок. Как-то переплелись ноги — его колено между ее бедер, ее нога закинута на его талию — но совершенно комфортно и удобно обоим. Лежать. Молчать. Иногда касаться пальцами. Улыбаться. Быть счастливыми.
— Знаешь, — в освещенной полуденным солнцем спальне звучит негромкий мужской голос. — Я понял, чем отличается любовь от секса.
— Тебя посткоитально тянет на философию, Серж? — женский голос, со смешком.
В ответ тишина. Соня находит в себе силы шевельнуться, приподняться на локте.
— Эй? Обиделся? — легко целует в кончик носа. — Не дуйся. Расскажи, до чего додумался.
— Я не дуюсь, я торможу. Хорошо… — с кошачьей улыбкой. — Очень.
— Ну, так что там с отличиями?
— Когда занимаешься сексом, после оргазма хочется отвернуться и заснуть. Когда занимаешься любовью, после оргазма хочется обнять и не отпускать.
— Да. Ты прав, — и вдруг снова обвивает его руками. — Обнять и не отпускать. Не отпущу!
— Только попробуй отпустить.
* * *
К тому времени, когда добросовестные парижане собирались уже покидать свои рабочие места, чета молодых Бетанкуров решила, что пора и честь знать. Они и так провели несколько часов в постели — занимались любовью, откровенничали, пили шампанское. Но надо уже как-то налаживать контакты с внешним миром. Хотя бы попытаться — правда, им-то и так хорошо. В постели. Вдвоем.
Сходили в душ — разумеется, тоже вдвоем. Каждый там мыл совсем не свое тело. И, разумеется, они не могли не затеять легкую эротическую игру с гелем для душа и шаловливыми руками. Однако, трезво взвесив свои возможности, решили отложить ее продолжение на «потом».
Но разлучаться телами, даже ненадолго и недалеко, даже на расстояние вытянутой руки, им сейчас не хочется. Сейчас им требуется быть как можно ближе друг к другу, рядом. Именно поэтому на диване в гостиной она устроилась на его коленях. Именно поэтому вторую бутылку шампанского они распивают из одного бокала. Так правильно для них сейчас. У них сейчас все общее — общее чувство, общее наслаждение, общая любовь.
— Сееерж… — Соня шелестит газетой, надув губки, смотрит на фото Серж и Амандин — то самое, уже с заметкой про несостоявшуюся свадьбу. — А когда напишут про нас? Мне надоело читать о тебе всякое вранье.
