– Договорились.
Если мы справимся, я выйду замуж за этого человека.
Хардин целует меня в лоб и закрывает дверцу машины со стороны пассажирского сиденья. Я упаковала сумки в сотый и последний раз, и сейчас Хардин стоит, прислонившись к машине, и прижимает меня к груди.
– Я люблю тебя, пожалуйста, помни об этом, – говорит он. – И позвони мне сразу, как доберешься.
Он совершенно не рад тому, что я уезжаю, но так будет лучше. Нам нужно пожить отдельно друг от друга. Мы так молоды и так запутались, и требуется время, чтобы залечить раны, которые мы нанесли своим близким.
– Обязательно. Не забудь попрощаться с ними за меня. – Я обнимаю его и закрываю глаза. Не знаю, чем все закончится, но это необходимо.
– Конечно. А теперь полезай в машину. Больше не могу этого выносить и притворяться, что счастлив. Теперь я другой человек и могу держать себя в руках, но еще чуть-чуть, и я затащу тебя обратно в кровать – насовсем.
Я обнимаю Хардина, и он кладет мне руки на плечи.
– Я знаю. Спасибо.
– Черт, я так люблю тебя, Тесса. Помни об этом, хорошо? – выдыхает он мне в волосы. Я слышу, что голос у него дрожит, и мое сердце рвется на части от желания его защитить.
– Я люблю тебя, Хардин. И всегда буду любить.
Я прижимаю ладони к его груди и тянусь, чтобы поцеловать. Закрываю глаза и всей душой желаю, жажду, надеюсь, что не в последний раз ощущаю прикосновение его губ, не в последний раз испытываю эти чувства. Даже сейчас, несмотря на грусть и боль расставания, между нами постоянно пробегает искра. Чувствую, какие у него мягкие губы и как сильно он мне нужен, и мне хочется передумать и остаться жить в привычном замкнутом круге. Я чувствую его власть надо мной и свою власть над ним.
Отстраняюсь от него первой, запоминая его тихий протестующий стон, и целую его в щеку.
– Позвоню, когда доберусь.
Снова целую его, – быстрый легкий поцелуй на прощание, и он, разворошив волосы, отходит от машины.
– Береги себя, Тесс, – говорит Хардин, пока я сажусь за руль и захлопываю дверцу.
Я не настолько доверяю себе, чтобы ответить. Машина трогается.
– Пока, Хардин, – шепчу я.
Июнь
– Ну как я выгляжу?
Я верчусь перед большим зеркалом, поправляя платье до колен. Прикосновение к бордовому шелку будит воспоминания. Как только я надела это платье, тут же в него влюбилась: ткань и цвет словно переносят меня в прошлое, когда я была совсем другим человеком.
– Нормально?
Это платье отличается от того, первого. То платье сидело свободнее, у него был высокий воротничок и рукава три четверти. Это облегает плотнее, более открытое, по линии декольте узор, без рукавов. Я всегда буду любить то старое платье, но сейчас мне очень нравится, как сидит на мне обновка.
– Конечно, Тереза. – Мать стоит, прислонившись к дверному косяку, и улыбается.
Я пыталась успокоиться, но уже выпила четыре чашки кофе, съела полпакета попкорна и как сумасшедшая мечусь по дому матери.
Сегодня у Хардина вручение дипломов. Я немного опасаюсь, что он не захочет меня видеть и что позвал просто из вежливости, не забрав приглашение, когда мы расстались. Прошло много времени, жизнь идет своим чередом, как это всегда бывает, но на этот раз я не пытаюсь его забыть. На этот раз я вспоминаю, исцеляюсь и думаю о времени, проведенном с Хардином, с улыбкой.
В тот апрельский вечер, когда Лэндон выложил мне все начистоту, я поехала к матери. Позвонив Кимберли, ревела в трубку, пока та не приказала мне забить на все, перестать реветь и взяться за ум.
Я не понимала, какой темной стала моя жизнь, пока снова не научилась видеть свет. Первую неделю провела в полном одиночестве: почти не выходила из своей детской спальни и заставляла себя есть. Все мои мысли были о Хардине и о том, как же сильно я по нему скучаю, нуждаюсь в нем и люблю его.
Через неделю стало полегче: уже не так больно, как прежде, когда мы расставались, но в этот раз кое-что было иначе. В этот раз мне пришлось напоминать себе, что Хардину сейчас хорошо, он в кругу семьи, и я не бросила его на произвол судьбы. Если ему понадобится помощь, рядом с ним его близкие. Карен звонила каждый день, и только это удерживало меня от того, чтобы не съездить и не проверить, как он там. Мне действительно нужно разобраться со своей жизнью, но также необходимо знать, что я не причиняю вреда ни Хардину, ни кому-либо еще.
Я превратилась в человека, от которого у всех вокруг одни неприятности, и даже не понимала этого, потому что не замечала ничего, кроме Хардина. Меня волновало лишь то, что он обо мне думает, и я дни и ночи напролет старалась наладить его жизнь и наши отношения, попутно разрушая все вокруг, включая себя.
Хардин стойко держался первые три недели, но затем его звонки, так же как и звонки Карен, стали все реже, пока не сократились до двух в неделю. Карен уверяет, что у Хардина все в порядке, поэтому не стоит его винить, что он разговаривает со мной не так часто, как я хотела или ожидала.
Больше всего я общаюсь с Лэндоном. На следующее утро после нашего разговора он чувствовал себя ужасно виноватым. Пришел в комнату Хардина, чтобы извиниться, и обнаружил, что тот там один и злой, как черт. Лэндон сразу же позвонил мне и умолял вернуться, говорил, что хочет все объяснить, но я заверила его, что он был прав и мне просто нужно побыть одной. Не меньше, чем отправиться вместе с ним в Нью-Йорк, я хотела вернуться туда, где начала рушиться моя жизнь, и там начать все сначала, в одиночку.
Слова Лэндона, что я не являюсь частью их семьи, ранили меня сильнее всего. Я чувствовала себя нежеланной, нелюбимой и отверженной. Мне казалось, что я просто бесцельно дрейфую, стремясь примкнуть к любому, кто готов меня принять. Я стала слишком зависима от окружающих и, запутавшись, вечно стремилась быть желанной хоть для кого-то. Я ненавидела это ощущение. Ненавидела больше всего на свете. Я понимаю, что Лэндон сказал так только со злости, но он не ошибся. Иногда в гневе высказывается правда.
– Не зевай, иначе никогда не соберешься.
Мать подходит ко мне и открывает верхний ящик моей шкатулки для украшений. Кладет мне на ладонь пару бриллиантовых сережек-гвоздиков и сжимает мои пальцы, накрыв их своими.
– Надень эти. Все будет лучше, чем ты ожидаешь. Просто соберись и не проявляй слабость.
Я смеюсь над ее попыткой меня успокоить и застегиваю вторую сережку.
– Спасибо, – улыбаюсь я ее отражению в зеркале.
Кэрол Янг верна себе: она рекомендует мне зачесать волосы назад, поярче накрасить губы и надеть каблуки повыше. Я вежливо благодарю ее за советы, но не следую им и снова мысленно благодарю за то, что она не настаивает на своем.
