поговорить?
Я сижу так дольше, чем мне хотелось бы признать, и смотрю на телефон. Но ничего. Никакого ответа. Никаких признаков того, что он вообще его прочитал. Я жду и жду, и вот, наконец, звоню Николаю.
— Аша. — Имя звучит чужеродно, поразительно. Мне не хватает услышать свое настоящее имя из уст Финна, и я с ужасом понимаю, что мне никогда не приходило в голову попросить Николая использовать его. Он, конечно, знает его, он нанял меня, но он никогда не называл меня так. Только Аша.
— Ты в порядке? Ты ведь дома, не так ли? Ты можешь взять столько времени, сколько тебе нужно. Я не хочу, чтобы ты возвращалась, пока не будешь полностью готова…
Я не хотела обрывать Николая. Я действительно не хочу. Но слова вырываются прежде, чем я успеваю их остановить, забивая горло тем, как быстро они вырываются на свободу.
— Я не могу вернуться. Прости. Я просто не могу. — Я не знаю, что объяснить, потому что даже я не совсем понимаю, почему. Не знаю, дело ли в Финне, или в том, что случилось с Матвеем, или просто усталость после стольких лет танцев и эскорта, в которой наконец-то сгорело неугасимое пламя. — Я знаю, что обещала предупредить тебя, Николай, и мне очень жаль. Но я не могу вернуться.
Наступило долгое молчание.
— Я могу это понять, — наконец говорит Николай. — Учитывая ситуацию. Я думал, что ты так скажешь, честно. — Он делает еще одну долгую паузу. — Ты что-то говорила о том, что уезжаешь из Чикаго. Это…
Он делает паузу, и я понимаю, о чем он спрашивает. Не знаю, была ли я до этого момента полностью уверена, но, когда он это сказал, я поняла.
— Да. — Я тяжело сглатываю, заставляя себя не думать о Финне, не думать о том, что я теряю. Не думать о неотвеченном сообщении, о шансе, который у меня был, чтобы не дать ему уйти сегодня утром.
Стараюсь не думать о нем вообще, потому что, если я это сделаю, я снова разорвусь на тысячу кусочков, как я и думала раньше.
— Да. Я уезжаю.
24
ФИНН
Я знаю, что то, что произошло между нами, было реальным. Я знаю, что то, что я чувствовал, было реальным, и знаю, что она чувствовала то же самое. Но в холодном свете дня она не смогла сказать то, что мне нужно было услышать. В тот момент мне показалось, что уйти, значит постоять за себя, сохранить то, что осталось от моего достоинства. Теперь, после двух дней тоски по ней и двух ночей, когда я мечтал о ней, вспоминая то, что мы делили вместе, вплоть до той последней ужасной ночи… Это не так похоже на то, что я ушел без борьбы, а больше похоже на то, что я ушел.
Так борись за нее.
Эта мысль вертится у меня в голове с того самого момента, как я оставил ее на ступеньках квартиры, но я пытаюсь ее заглушить. Я пытаюсь сказать себе, что снова настраиваю себя на разбитое сердце, что Аша раз за разом показывает мне, что не хочет снова попытаться рискнуть полюбить кого-то.
Я пытаюсь сказать себе, что у меня есть ответ.
Прошло всего два дня, прежде чем я потерял свою решимость.
Я сказал себе не смотреть на сообщение, которое она мне прислала. Что если я это сделаю, то станет только хуже. Что я снова и снова мучаю себя, не принимая сообщение, которое она дала мне, стоя у ее квартиры, громко и четко, и не выкидывая его из головы.
— Что произошло на конспиративной квартире, то осталось на конспиративной квартире, — бормочу я вслух, стоя на кухне и готовя завтрак, пытаясь продолжать свой день так, будто мое сердце не лежит на асфальте за ее дверью. Как будто я ничего бы не отдал за то, чтобы она спросила меня о том, о чем я так умолял ее сказать, — попросить меня подняться наверх, попросить остаться, попросить меня быть ее, потому что я знаю, что она моя.
А что, если я попытаюсь? Что, если бы я боролся за нее так, как хотел?
Идея, которая сразу приходит на ум, — смехотворна. Нелепая. В последний раз, когда я пытался это сделать, мои усилия закончились разбитым сердцем. Но мои отношения с Фелисити с самого начала были нетрадиционными.
Так почему бы не попытаться восстановить их нетрадиционным способом?
Что худшего может случиться?
Я, конечно, знаю ответ на этот вопрос. Худшее, что может случиться, это то, что она придет в ужас от этого жеста или рассмеется мне в лицо. Финал этой конкретной идеи может быть прямо противоположным, чтобы сохранить то, что осталось от моего достоинства. Но я никогда не был самым достойным из мужчин, и в этот момент я знаю, что попытался бы сделать все, что угодно, если бы это означало шанс получить ее обратно.
Если бы это означало шанс заполучить ее навсегда.
Вот так, три часа спустя, я нажимаю на звонок в ее квартиру с бархатной коробочкой в кармане и сердцем, которое, кажется, вот-вот выскочит из груди.
На мгновение мне кажется, что она не ответит. И тут я слышу ее голос, низкий и сахарно-сладкий, доносящийся из динамика.
— Да?
— Фелисити, это Финн. Могу я подняться?
На мгновение воцаряется тишина, и я почти уверен, что это означает нет. Что она не ответит. Что она оставит меня стоять здесь. И тут, когда я уже начинаю сомневаться, стоит ли мне повернуться и уйти отсюда во второй раз, я слышу щелчок двери.
— Поднимайся. 308-я.
Мое сердце все еще стучит в груди, когда я стучусь в ее дверь. Я уже на полпути ко второму стуку, когда дверь открывается, оставляя мой кулак в воздухе, и ее вид выбивает из меня дух. На ней леггинсы, свободная майка и никакой косметики, волосы собраны в высокий хвост, но она выглядит так же потрясающе, как и всегда.
