самодовольно хмыкает. И, на мгновение отвлекшись, получает снежком в плечо.
– Йес! – подпрыгивает Димка. – Один – один – ноль! Не зевай!
– Ну держись, малой!
Я с тихим смехом наблюдаю за перестрелкой своих мужчин, медленно покачиваясь на качелях. Растирая ладошки в перчатках, слушаю шуточные переругивания. Слегка вздрагиваю, когда впервые с губ Димки слетает:
– Пять – два – два – я выигрываю, бать!
Мое сердце обжигает. Это как первый раз услышать от младенца «ма-ма». Так же трогательно и волнительно. И пусть это вышло у сына скорее машинально и неосознанно, но это «бать» прошило насквозь.
И не только меня…
Ярик, тоже не ожидавший такого, на доли секунды зависает, запнувшись. Так и стоит, таращась на Димку во все глаза своими полными детского восторга. Тормозит прямо, пока сын в очередной раз не заряжает ему снежком по бедру. Только тогда муж снова включается. Но я успеваю поймать улыбку, которая трогает его губы. Это краткое мгновение счастья, отразившееся на лице мужа, глубоко въедается в мою память на долгие годы вперед.
Мы торчим на улице больше часа. Увлекшись наблюдением за мужчинами, я, естественно, не слышу ни скрипа снега, ни шагов за спиной. Сижу, словно в вакууме. Понимаю, что в наше семейное уединение вторглись, только когда позади раздается:
– Здравствуйте, Аврелия.
Подскакиваю с качелей как ошпаренная. Смех моих мужчин стихает. И как-то быстро, почти мгновенно, оба оказываются по правую и левую руки от меня. Щеки красные, парки и перчатки мокрые, дышат тяжело. Даже Ральф, и тот язык высунул, запыхавшись.
– Мам, пап? – басит Яр. – Неожиданно, – тянет отцу руку.
Тот ее пожимает.
Ремизовы-старшие сканируют взглядом Димку. Рассматривают, изучают, смотрят на ребенка так, будто первый раз видят. И тут до меня доходит: вероятнее всего, Гордей сдержал свое слово и все родителям рассказал. И теперь перед ними стоит не просто сын по глупости залетевшей девочки, а их внук. Их плоть и кровь. Меня это задевает. Будто бы, будучи просто моим, – Димка был недостоин их внимания!
Однако, когда я встречаюсь взглядом с Виктором Викторовичем, я не вижу ни капли враждебности или высокомерия. Интерес. Любопытство. Живое, настоящее, искреннее. Он улыбается. Одними уголками губ. Я отвечаю ему тем же, коротко кивая.
– Я пыталась до тебя дозвониться, но ты снова не взял трубку, – говорит Ангелина Никандровна.
– У меня прямо дежавю, – хмыкает Яр.
– Мы пришли с миром, сынок, – говорит Виктор Викторович, разводя руками. – Боюсь, в прошлый раз произошло серьезное недопонимание, – делает упор на последнем слове, кося возмущенный взгляд на жену, которая снова стоит по стойке «смирно» так ровно, будто у нее в позвоночнике шарниры. – Думаю, мы все с того раза поумнели, повзрослели и имеем, что друг другу сказать, да, Ангелина? – легонько тычет жену локтем по руке Виктор.
– Да, – отмирает та, нервно сжимая перчатки в руках. – Действительно. Имеем. Аврелия, могу я с вами поговорить тет-а-тет?
– Не думаю, что это хорошая… – вступает Яр.
– Буду рада, – перебиваю я мужа, на доли секунды сжимая его запястье. Давая тем самым понять, что все хорошо. Я готова. Почему нет?
– Не переживай, – бросает Ангелина Никандровна сыну, – кусаться сегодня не буду.
– Очень хочется в это верить, мама.
Мы с Ангелиной Никандровной переглядываемся и, не сговариваясь, отходим в сторонку. Оказавшись в паре метров от мужчин, слышу веселое от Виктора Викторовича:
– А я сразу почувствовал, что ты наш, Димка!
Думаю про себя: как бы не так. Хотя надо признать, от Виктора негатива в первую встречу было в разы меньше. И к Димке он действительно отнесся теплее и приветливее, чем его жена. Которая в данный момент то старательно отводит взгляд, то с любопытством посматривает на меня.
Я буквально вижу, как в глазах Ангелины Никандровны плещутся десятки невысказанных слов и еще больше вопросов. Зная характер этой женщины, предполагаю, что, скорее всего, нетактичных. Чувствую, что она готова к диалогу. Но, в силу своего характера, не знает, с чего начать. С какой стороны ухватить за тонкую ниточку, которая после первой встречи натянута между нами, как канат. И я ее понимаю. Беру разговор в свои руки. Киваю в сторону Ярика и Димки, нахожу в себе силы улыбнуться и вбросить совершенно отвлеченную тему, говоря:
– Теперь у нас есть собака.
Брови Ангелины удивленно едут вверх, встречаясь с линией роста волос.
Я продолжаю:
– Ральф. Щенок еще. Глупый, дурной, но хорошенький. Ярик с Димкой его обожают. Я…
– Я прошу у тебя прощения, – слышу и затыкаюсь. – И благодарю за твою попытку снять напряжение. Для меня это ценно, – отводит Ангелина взгляд, вздыхает и снова в глаза мне смотрит. – Как ты, возможно, заметила, мне действительно непросто дается признание собственных ошибок. Я всю жизнь гнула свою линию. Никогда не отступала. Редко запиналась. И еще реже оказывалась не права. Увы, но так случилось, что у меня перед глазами прошли десятки подобных твоей историй, где девочки оказывались непроходимо глупыми и… в общем, сейчас я понимаю, что было вопиюще невежливо и в корне неправильно приравнивать тебя к ним. Выносить приговор без суда и следствия. И это тот случай, когда я считаю необходимым действительно попросить у тебя прощения, Аврелия.
Я захлопываю рот и молча смотрю на Ангелину Никандровну глазами навыкате. Ей явно неловко. И чувствует она себя точно паршиво. Не на месте, не в своей тарелке. Возможно, униженной и раздавленной. Чувствует себя так, как чувствовала себя я при первом их с Виктором появлении в моей жизни. Но тем не менее продолжает, держась с достоинством, присущим королевам:
– Сердце матери бывает слепо. Да, возможно, на мать года я не тяну. Ярослава все время пытаюсь строить. Гордею четвертый десяток идет, а я с ним как с ребенком сюсюкаюсь. Но такая у нас материнская доля. Иногда сами не замечаем, как вредим.
– Да уж, – вздыхаю я. – С мальчишками сложно, – улыбаюсь.
Кривая полуулыбка трогает губы матери Ярика:
– Я поспешила с выводами насчет тебя. Наговорила много грубых, неприятных слов. И я понимаю, что подругами мы вряд ли когда-либо станем, но… – срывается с губ Ангелины рваный выдох, что впервые выдает ее волнение, – но Дмитрий – наш единственный внук. Я обязательно попрошу прощения и у него. И хотела бы попробовать наладить контакт. Хотя показали мы себя перед ним, конечно, не в самом лучшем свете.
Я отвожу взгляд. По полочкам в сердце и в голове услышанное раскладываю и понимаю, что не испытываю ни капли злорадства. Как мать, я бы тоже кусалась ради сына. Вполне возможно, что вела
