— Уксус! Я думал, ты добавила сахар, только немного меньше, чем для безе, — закричал в ответ Калюм.
— Сахар и уксус! — ответила Джинни, добавляя и то, и другое и очень развеселившись: не так уж часто у нее бывал шанс поучить чему-нибудь самого шеф-повара!
— Угу, — с пренебрежительной насмешкой заметил Калюм, следя за тем, как она, считая по каплям, добавляет уксус в белковую пену. — Запах, как у салатной заливки.
— Не совсем так, ты, Фома неверующий, — воскликнула Джинни, выключив взбивалку, и, озоруя, подхватила кончиком пальца вершину «языка» взбитой пены, щелкнула — и попала точно на нос Калюма. — Джинни-Меткий Выстрел, — похвалила себя австралийка, снова прицеливаясь. — Но сможешь ли ты попасть дважды?
Она смогла, и еще одна влажная, снежно-белая лепешка села на рыжие волосы Калюма.
— Ты, маленькая крыска, — пробормотал он, быстро вскочив. — За это получишь.
Они с Джинни, починив в кухоньке коттеджа старую угольную печь с духовкой времен короля Эдварда, проводили многие часы, посещая антикварные лавки в поисках кухонной утвари и различных хозяйственных приспособлений. Сейчас Калюм подскочил к каменному горшку с деревянными ложками и другими предметами и, выхватив, что попало под руку, угрожающе выдвинул свое оружие, а Джинни, взвизгнув, бросила взбивалку. Лицо Калюма озарилось радостной улыбкой, так как она отступила, а он ее настигал; тогда она пробежала через дверь в комнатку коттеджа, превращенную ими в спальню.
Выбранное Калюмом орудие наказания представляло собой деревянную лопатку, длиной приблизительно с черпак, с ручкой из цельного куска дерева, вырезанной на конце в форме чертополоха. По-шотландски ее называли «спертл», и этот инструмент использовали во всяком старинном коттедже, чтобы на очаге ею размешивать овсяную кашу.
Джинни захихикала, когда Калюм взмахнул своей лопаткой и толкнул ее на кровать. Потом перекатил ее, разложил на колене и стал небольно бить ее по заду лопаткой.
— А вот это — твой десерт, — с удовольствием воскликнул шеф-повар, задирая ей юбку платья, чтобы цель была доступней. Перед ним в слабом свете, проходящем через переплетчатые маленькие окошечки, показались круглые ягодицы, не прикрытые кружевным нейлоном. Джинни боролась ногами, но только для вида. В эту игру они с Калюмом с наслаждением играли и раньше.
— Признаешь вину? — допытывался он, продолжая хлопать лопаткой, а другой рукой почти сняв с нее через голову платье и подсунув потом руку под резинку трусиков.
— Нет и нет, — верещала Джинни, возбужденно поеживаясь.
— Тогда ладно! — Калюм дернул за резинку и обнажил ягодицы, слегка порозовевшие от ударов лопаткой. Он возобновил наказание, едва к ней прикасаясь, и ее крики были следствием удовольствия, а не боли. Калюм почувствовал, что при виде ее наготы джинсы становятся ему маловаты. Наконец он выдохнул: — Сейчас признаешь? — и наклонился поцеловать ее шею сзади. — Сварим овсяную кашу?
Джинни повернула голову и вопросительно расширила зеленовато-карие глаза:
— Ты знаток. Для этого взял лопатку?
С радостным возгласом Калюм перевернул ее, бросив спиной на кровать, и быстро стянул с ее ног трусы. Она, сняв через голову платье, беззаботно отбросила его, наблюдая, как он расстегивает пояс и перешагивает через джинсы. «При таком золотом освещении Джинни выглядит маленькой, цветом похожа на сливки, вся кругленькая, ну просто сдобная булочка, обсыпанная рыжевато-золотистыми волосками, посыпанная шоколадными веснушками», — подумал Калюм.
Он отбросил лопатку и теперь волнообразным движением сбросил трусы.
— Эта лопатка нам не понадобится, — охрипшим голосом сказал Калюм, наклонившись над своей возлюбленной.
Джинни повела глазами вниз по его животу, а затем — по предмету мужской гордости.
— Так я и поняла, — проворковала она, вся в ожидании, подвигав бедрами. — Похоже на то, что твоя все перемешивает гораздо лучше.
— Теперь подставляй горшок, милая, и я сразу же примусь мешать! — сказал он, ласково опускаясь на нее, а она приветствовала это с радостной готовностью.
Попозже, когда горшок закипел и остывал, Калюм почувствовал в волосах лепешку взбитого белка, которая и явилась причиной всего этого возбуждения. Сейчас она растеклась и застыла, но он собрал ее двумя пальцами, положил на язык, распробовал и, дразня Джинни, почмокал губами.
— Вот что я скажу тебе, моя маленькая австралийская повариха, — сказал Калюм, усмехаясь и дотрагиваясь до нее пальцем (а она лежала, свернувшись, как кошечка, на другой руке). — В этой «Павловой» уксуса многовато!
Сайнед и Элисон уезжали — закончилась неделя их пребывания, и мачеха была так рада, что у нее подобрался животик и легче стала походка, что Тэлли почувствовал, что неспособен раскаиваться в том, что с радостной готовностью несколько сотен фунтов он в счет добавил. Элисон тоже выглядела намного жизнерадостней и более спокойной, чем по приезде.
— Мне здесь очень понравилось, — поведала она Энн, когда подписывала чек. — Как вам всем повезло работать в таких чудесных условиях. Я в Университете о вас расскажу.
Услышав это, Тэлли подумал: «Надеюсь, она не расскажет там, сколько заплатила. Когда обнаружат, каков настоящий тариф, преподаватели чрезвычайно огорчатся».
— Скажите Найниэну, чтобы он дал мне знать, как у него пойдут дела с кабанами, ладно? — добавила повеселевшим голосом вдова. — Надеюсь, что ко времени своего отъезда он приручит их так, что они будут подходить к самым дверям.
В награду за все ночи, проведенные с кабанами, Найниэн понемногу завоевал их доверие. Он стал оставлять им чашечки с молоком и коробки с орехами все дальше и дальше от тропинки, проложенной ими в рододендронах, пока, наконец, не вывел их прогуливаться на край лужайки. Прошло немало времени, пока ему удалось заставить их доходить до открытого места, которое можно видеть из окон гостиницы.
Когда Финелла позвонила Алесдеру, он оторопел. Он как раз вернулся после трехнедельных одиноких блужданий в Киллинзе и других местах Скайи и был полон воспоминаний о великолепных восхождениях и пустынных диких местах. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы припомнить красивую пару на вечеринке.
— Ах да, теперь припоминаю, — сказал он, помедлив. — Песня Карли Симон.
— Что? — переспросила Финелла, ничего не понимая. Загадочный мужчина, кроме того, что неприступный!
— Да так, ничего, — быстро ответил Алесдер, не желая, чтобы его туманное замечание расслышали. — Чем вам могу быть полезен?
— Я не знаю, как начать, — заколебалась Финелла, начиная сожалеть, что позвонила. Это было не ее дело; возможно, это и его тоже не касается, но на вечеринке казалось, что он был по отношению к Нелл так заботлив… И она решила преодолеть равнодушие: — Я имею в виду Нелл Маклин. Думаю, что у нее неприятности.
