укусил Славку за шею.
— Какой такой?
Она засмеялась и в отместку прихватила зубами его плечо.
— Такой. Мой.
И снова поцелуи и руки, скользящие по влажной одежде.
Славка приподнялась на локтях, а Крис лег на её живот, обняв за бёдра. Какое-то время молчали, вслушиваясь в шелест реки и приглушенные звуки леса. Сойки насмешливо передразнивали их голоса, самшиты загадочно перешёптывались. Славка гладила Криса по голове, а он целовал через ткань её урчащий от голода живот. Он тоже нагулял хороший аппетит, но вставать и уходить с пристани не хотелось. Завтра он уедет из Старолисовской, оставит здесь Славку. Бесстыжую, смелую и дикую. С собой возьмёт воспоминания о лете, выгоревшие до белизны пряди волос, а ещё поцелуйный опыт. В начале лета он был влюблён в Алину, мечтал её поцеловать. Но налетела Славка, ураган какой-то, и стала первой.
Крис хмыкнул, тряхнул головой, почему-то вспомнил рассказ Зигоги.
— Как ты думаешь, Джек случайно?
— Не знаю, — она замялась, припомнила сплетённый несколько дней назад жуткий кошмар. — Дядя Толя был тот ещё Бибигаши.
— Жаль, Машка уехала, я бы у неё спросил.
Славка фыркнула, о Машке говорить не хотелось, но и ответить она не успела, услышала голос мамы.
— Холодно уже, вечереет. — Зофья стояла на берегу, неподвижная и незаметная, словно часть леса.
Крис подскочил, будто его застали на месте преступления, Славка медленно и нехотя поднялась.
— Идём, мам.
Зофья шла по тропинке, не оглядываясь, точно знала, что они идут следом. У качелей остановилась, бросила взгляд на пламенеющее солнце, зависшее над виноградниками, и повернулась к Крису.
— Тебе пора домой.
Он не стал спорить, уловил в голосе Зофьи жёсткость и усталость. Вежливо попрощался.
Славка выбежала за ним на дорогу, не хотела отпускать. Целовала отчаянно и страстно, не стыдясь мамы. А потом стояла на пыльной дороге и долго смотрела вслед. Он уходил быстро, сначала превратился в букашку, а потом его поглотили сумерки и подсолнухи. Славка не плакала, не моргая, всматривалась покрасневшими глазами вдаль, стискивая руками ключ от домика лесника.
Зофья не трогала её и не нарушала тишину, ждала, когда Славка закончит ритуал прощания и решит, как завершить это лето: рыданием или смехом. Славка выбрала и то и другое. Засмеялась, растирая слёзы по щекам, и ушла с дороги. Сев на качели, оттолкнулась ногой от земли и несильно раскачалась.
Зофья приблизилась к дубу, погладив выглаженную временем и одетую в мох кору, нахмурилась.
— Скоро дуб умрёт.
Славка прижалась щекой к перекрученной верёвке, окинула взглядом дерево от могучих корней до раскидистой кроны.
— Почему? Он же такой большой и вроде здоровый.
— Я не вижу его в будущем. Иногда червоточину не заметно, но она уже есть и всё уже случилось. Это вопрос времени.
— Мне не нравится, когда ты так говоришь.
Славка снова раскачалась, но уже сильнее, ветер засвистел в ушах, подхватил её волосы и влажное платье. Зофья наблюдала за её рискованным полётом молча, дождалась, когда качели практически остановятся и продолжила беседу, будто она только что прервалась:
— Эх, Нэпавин, ты сама как эти качели. — Она придержала верёвку и легонько толкнула, понаблюдала, как они слабо раскачиваются, едва тревожа воздух. — Большинство людей живёт вот так. Летают невысоко, но и падают небольно.
Раскачав качели так же сильно, как они взлетали несколько минут назад, она снова дождалась их остановки и добавила:
— Ты взмываешь в небо, паришь в облаках и захлебываешься счастьем, но ведь так можно разбиться. Падать-то ох как высоко и больно.
Славка засмеялась назло маминым мрачным пророчествам.
— Я лечу, мам! Лечу!
— Нет, Нэпавин, уже падаешь.
