для огласки или передачи. Считай это персональным вызовом.
— Эк ты загнул, мой личный сыщик на зарплате! Когда мной интересуются правоохранительные органы, стоит задуматься над тем, где я нагрешил и не убрал за собой. Спрашивай уже.
— Ты влюбился?
Чего-чего? О, как! Вот так вот стразу, да без подготовки? На сухую будет драть?
— В кого?
— Блядь, шеф, заканчивай. М? — подмигнув, кивает себе через плечо. — Высокая молоденькая блондинка с двумя косичками, в смешно повязанной косынке, в длинном белом сарафане, босая и улыбчивая. На ней еще смешная укороченная жилетка с вышивкой. Не она ли там пищит?
Увы! Но нет. Нет! Однозначно — стопроцентно.
— Вам, наверное, пора, — обхожу его, направляясь к ступеням, ведущим на пляж. — Я приеду по расписанию, без опозданий, но самостоятельно, Ромка. Не ждите меня. Буду на своей машине.
— Ты, что, обиделся? — горланит в мою спину. — Ну, извини. Фрол зарядил, что это… Слышишь, босс?
— Угу? — на одно мгновение торможу, поставив на верхнюю площадку ногу.
— Он на тебя денежки поставил.
Устроил балаган, е. лан?
— Много?
— Приличное количество.
— Его версия? — вполоборота задаю вопрос.
— Оно самое. Прикинь? Писюша утверждает, что тебя в сердце ранил купидон. Кстати, а какой он? Кудрявый, пухлый, с розовыми щечками? Или вонючий, обрюзгший, с облезлым париком?
Ни хера себе у мальчиков фантазия гулять пошла!
— Вам пора, Ромыч.
— Костя? — он виснет на моей спине и шепчет в ухо. — Ты виляешь, остришь, не смотришь мне в глаза, зато следишь за этой девочкой, забываешь, как дышать, и спешишь домой. Я следак, криминалист, Красов. А перечисленные улики — прямые и совсем не косвенные. Ты влип, боссик. Здесь остается только развести руками. А мне… Тебе номер статьи-то зачитать?
Отнюдь! Но он ошибся, а я не стану огорчать…
Боль… Боль… Боль…
Не могу, как следует, раскрыть глаза, чтобы не зашипеть или не поморщиться, скорчив обезображенную ненавистью морду. Жесткий металлический обод опоясывает верхнюю часть моего черепа, затем кто-то очень сильный вгоняет в здоровые уключины чугунный болт по толщине в два средних пальца и мгновенно начинает затягивать простую до тошноты конструкцию, выдавливая пузырящуюся серую субстанцию из моих ушей и рта.
Мигрень? Давление? Инсульт? Размягчение извилин? Склероз? Альцгеймер? Возможно, долбаный понос?
Невидимый хомут, поскрипывая, крякает, а я терплю все это, вцепившись пальцами в лакированные подлокотники кожаного кресла, в котором торчу уже четвертый час подряд, стачивая от злости крепко сцепленные зубы.
— Костя? — наклонившись, шепчет Юрьев. — Все в порядке?
— Долго еще? — отворачиваюсь, запрокидывая голову назад.
— Тебя что-то беспокоит?
— Ваша несостоятельность и непунктуальность, а также необязательность, расхлябанность, пофигизм и отдельным пунктом — дебильная улыбка Фролова. Платонов, кстати, в норме? Чего он щерится, как будто психически нездоров? — рассматриваю своего юриста. — У Никиты, видимо, проблемы. Твою мать! Что ж так не везет? Ладно, хер с этим. Я всё перечислил, а ты по-прежнему считаешь, что этого недостаточно?
— Не бухти, босс, — самоуверенно заключает. — Еще полчасика и мы будем совершенно свободны. Никитос случайно заплыл в нейтральные воды.
— Чего? — отклеиваюсь от спинки кресла, принимаю идеально вертикальное положение, проглатываю кочергу и выгибаю в пояснице спину. — Он работать сможет?
— С этим проблем не будет. Просто перебрал. Извини, засиделись вчера. Фрол организовал нам преферанс. Расписали пульку и… Платоша не удержался. Ему, между прочим, охрененно в тот момент везло.
«А-а-а-а!» — широко раззявив рот, набираю воздух и проталкиваю внутрь, разгоняя по сосудам кровь. — «Пионерский лагерь, итить!».
Они друг друга зубной пастой случайно не измазали? В качестве выигрыша могли, как возможный вариант, стоя на балконе, что-то прокричать или на худой конец кому-то, случайно проходящему, что-то даже показать.
— Скоро все закончится, — Ромка разговаривает, словно объясняет прописные истины постоянно хнычущему ребенку. — Мы шустренько запрыгнем в машины, устроим «газ в пол» и помчим навстречу ветру и дорожным приключениям. Сделай благожелательнее лицо, пожалуйста. Костя, ты пугаешь докладчицу. Она, бедненькая, и без того сильно заикается.
«Да нет же…» — девица просто не умеет по слогам читать. Думаю, но не говорю. Хочу, но все-таки молчу. Берегу баланс и не порчу имидж.
Вмазать бы Ромашке промеж глаз, да мараться неохота. И потом, надо бы учитывать свое нынешнее состояние, которое, кстати, я терплю уже второй день, пока нахожусь в этом гребаном месте. Вот оно-то и сыграет против меня в самый неподходящий момент. Размахнуться я смогу, однако же вложить всю душу в намерение и непосредственный удар — это вряд ли. Тут, как говорится:
«Тпру-у-у-у!».
— Что с тобой? — подобравшись, продолжает испытывать мое терпение, бомбардируя дебильными вопросами. — Голова?
С чего он взял? Мотаю ею, давлюсь слюной и демонстративно сглатываю, выпуская слезы из покрытых кроваво-мутной пленкой глаз:
— Увы! Орга-а-а-а-зм, — зло сиплю, почти не раскрывая рта. — Сильно забирает, с трудом контролирую процесс. Мокрые трусы и неуменьшающийся в размерах стояк — спутники и свидетели моего позора. Как в детстве, прикинь. Возбудился, а сбросить негде. Мучаюсь, кайфую, дрожу, предчувствую. Вот-вот, но снова промах! Ни черта не удается.
— Шутишь, что ли? — Ромка отклоняется, будто бы боится, что моя сперма брызнет точно в глаз.
Если бы! Вчера дрочил в постели, пока смотрел на фотографию жены, потом разминал и дергал яйца, припоминая, как она стонала в наш последний раз, а с утреца спустил немного, пока перебирал по мягкой шкурке в душе, вылизывая собственную руку.
— Боюсь, что долго так не выдержу.
— Ты чего? — у Юрьева на лоб ползут глаза, подкидывая к шевелюре брови.
Не могу быть здесь — домой хочу. И дело, откровенно говоря, не в сексе или в чем-то плотском. Я скучаю за семьей, в особенности, за своим ребенком!
— Все под контролем, Ромыч. Я пока не вышел из себя. Но желание, пиздец, не отпускает…
Я хочу, чтобы Ася полечила мою голову обыкновенным рукоположением и шепотками, которыми она владеет, словно всемогущественная ведунья-ведьма.
— Держи меня, иначе насажу какую-нибудь из этих мерзких чудищ в узких юбках себе на хрен и-и-и-и… — дергаю руками под столом. — Долго, Ромка, больно, но со страстью, — мотаю головой. — Это вещь! А там, глядишь, отпустит.
— Ни хрена себе. Кончил, что ли? — я так и вижу, как сильно округляются его глаза.
— Почти, но приход словил, — хмыкнув, отвечаю. — Мы ведь откажемся от этой хрени, Юрьев. Надеюсь, это понятно? — внезапно становлюсь серьезным и говорю сейчас исключительно по делу. — Это не обсуждается. Ты ведь в курсе про мою принципиальность? Я только вот пять минут назад принял окончательное решение. Пора отчаливать. Пиздец! Так уста-а-а-а-л…
— С чего бы? —
