Разумеется, она клялась и божилась, что никогда никому не расскажет. Ну а что другое ей оставалось делать в подобном положении? Естественно, он ей не поверил. Не мог поверить. Не мог идти на такой риск. Особенно после того, как между ними произошел подобный разговор. Конечно, в определенном смысле глупо, что он позволил себе разговориться. Но и прекрасно: какое он испытал после этого чувство облегчения! Нет, он действительно не мог поступить никак иначе. У него не было другого выбора, как не было его и тогда, с Вирджинией. Все это было грустно, очень грустно, потому что Энджи ему по-своему нравилась. Все они рано или поздно начинали ему нравиться. В этом-то и заключалась вся суть. Ужасная, унизительная суть. Энджи влекла его к себе. Вопреки всему, он находил ее обаятельной. Эта жуткая, вульгарная коробочка с подарком, которую она привезла; в общем-то, очень мило с ее стороны.
С машиной Энджи он сделал, в принципе, то же самое, что и с машиной Вирджинии. Правда, на этот раз все было сделано не настолько незаметно, но тоже очень умно. То, что он сделал тогда с «гольфом», было верхом совершенства. Он закачал в тормозную систему воду. Так что, как только тормоза нагрелись, вода быстро испарилась. И поршень тормозного цилиндра сжимал уже не жидкость, но воздух. Очень эффективный способ торможения, особенно когда машина идет на большой скорости по автостраде. Бедняжка Вирджиния. У нее не оставалось ни шанса.
С «БМВ» ему пришлось потруднее. Красивая машина, броская, как и ее владелица. Но он сообразил, что можно сделать. Он долго изучал эту машину, планировал все очень тщательно, много дней, даже недель. Практиковался на машине Георгины. Возле каждой из резиновых трубок тормозной системы он приспособил со стороны шасси по гибкому бритвенному лезвию. И всякий раз, когда машина делала поворот, лезвия врезались в трубку и часть тормозной жидкости вытекала на дорогу. По пути из Хартеста масса поворотов. Будет просто чудом, если она останется жива.
Но, увидев, что Энджи остановилась, он вдруг вспомнил. Его куртка: она осталась в машине. Он вышел из дому в куртке, но потом она стала ему мешать, не давала возможности работать быстро; он снял ее и бросил на заднее сиденье. Конечно, он бы вспомнил об этой куртке и убрал ее оттуда, если бы подготовка не заняла у него больше времени, чем он рассчитывал: одно из лезвий почему-то не подходило, не садилось в паз достаточно плотно, грозило сломаться, и ему пришлось сходить за другим. А потом, когда он увидел вдали на дороге свет фар возвращавшегося «бентли», то просто быстро захлопнул дверцу и взбежал по ступенькам. Нет, конечно же, он вовсе не запаниковал; он вообще никогда не паникует. Он оставался предельно спокоен. Просто ему пришлось поторопиться. Вот и все.
«Однако, — подумал Александр, — пожалуй, стоило бы как-то вернуть эту куртку». Была все-таки некоторая вероятность того, что машину осмотрят, начнут задавать вопросы, что это за куртка и почему она там. Особенно если найдут в ее кармане пару небольших отверток.
Ну что ж, он еще может ее догнать. Очень легко. «Бентли» без труда обойдет ее на шоссе; к тому же «бентли» лучше держит дорогу, а ему самому, в отличие от Энджи, хорошо знакомы каждый изгиб, каждый поворот.
Можно будет сказать ей, что его обеспокоили ее слова, он решил проверить указатель бензина и тогда-то и оставил куртку в ее машине. Она очень торопилась попасть поскорее домой и поэтому не станет терять время на расспросы и раздумья. А потом… Потом будет уже не важно. Ее уже не станет. Она будет далеко. Надежно далеко. И от Макса. И от Хартеста.
Александр поколебался еще какое-то мгновение, не больше. Потом сбежал по лестнице и вскочил в «бентли».
Весна 1988
Энджи
Ребенка она тогда потеряла. В те долгие ночные часы, пока они дожидались с Томми в приемном отделении скорой помощи, а Макс занимался этими жуткими делами, связанными со смертью Александра и всеми ее практическими последствиями, Энджи ощутила вдруг вначале слабую, потом все более нарастающую и наконец сильную дергающую боль в спине, — потом у нее начались судороги, потом открылось кровотечение. Врачи пытались как-то остановить его, но все было бесполезно: на следующий день, ближе к вечеру, у нее произошел выкидыш.
Она ревела, ревела не переставая много часов подряд не только от горя, но и от пережитого потрясения; Макс тоже плакал, он стоял у изножья ее кровати, лицо у него внезапно и резко осунулось и постарело, он смотрел на Энджи, не прикасаясь к ней, и только постоянно повторял, что он ее любит, что случившееся ничего не меняет, что у них еще будут дети.
Но оба они понимали, что это неправда.
В ту ночь, когда погиб Александр, Энджи и Томми проговорили много часов подряд. Томми тогда остался с машиной, пока Энджи и Макс ездили в Мальборо, в полицию. Потом, пока они сидели в госпитале, он сказал ей, что обнаружил заведомо искусственную неисправность в тормозах ее машины, добавив, что он все починил.
— А ты знаешь, что в твоей машине была куртка Александра?
— В моей машине?! Нет, конечно, не знаю.
— Наверное, он ее забыл. Видимо, поэтому он и помчался за тобой. Я бросил ее назад в «бентли».
* * *
Оба они тогда согласились, что обо всем этом никому другому совершенно незачем знать, никакой пользы от этого быть не может. Александр был страшно пьян, его машина разбилась — такое объяснение, несомненно, даст полиция, и оно всем покажется естественным и понятным. Они проговорили тогда очень долго; у Энджи было поначалу такое чувство, будто она все еще находится в каком-то жутком, кошмарном сне, но потом оно сменилось ощущением медленного пробуждения и возвращения к некоторому успокоению и нормальности.
— Да этот тип был просто психопат, — заметил Томми после того, как выслушал ее страшный и грустный рассказ о совместной жизни Александра и Вирджинии и они вместе распутали и восстановили тщательно сплетенную паутину его замысла убить Энджи, — и, как все психопаты, был ужасно умен. Он ведь продумал все, до последней мелочи. Тебя отправил за Георгиной, ее собственная машина, скорее всего, спокойно стояла в гараже. Дома никого нет: ни Няни, ни супругов Тэллоу. Знаешь, мы ведь звонили, и он нам ответил, что ты уехала.
— В котором часу?
— Н-ну… что-то около девяти.
— О боже. А мне он сказал, что это была его мать. Я терялась в догадках, почему вы не звоните.
— Ну, так или иначе, мы решили поехать тебе навстречу. Был ведь такой туман. Подумали, что ты должна быть уже где-нибудь недалеко от дома. Потом позвонили опять, уже из машины, и Георгина ответила, что ты разговариваешь с Александром на улице, перед домом. После этого мы забеспокоились. И поехали дальше. Телефон твоей машины не работал.
