«На этой неделе, — думала Камилла, с трудом поднимаясь на велосипеде в гору, — мне еще нужно собирать эту идиотскую мать-и-мачеху из-за того, что я опять пропустила собрание. Полкило сухой травы. Это горы свежих листьев. Рената поможет мне. Или лучше нет, она мне надоела. Пако уже давно не ел мяса, и неизвестно, когда ему удастся поесть. В субботу будут давать конину, меня тошнит от нее, отдам свою порцию Пако. Войлочные сапоги мне наверняка не купят. Еще это новое дурацкое расписание в школе — утром до десяти, после обеда — с трех до шести, а между одиннадцатью и тремя — воздушные тревоги. Трамваи останавливаются, и нужно как-то добираться до дома. Сейчас все ходят в погреб, погреб барона. Даже мать Ренаты не стесняется спускаться туда. Я туда не хожу, потому что не хочу оставлять Пако одного. Хорошо бы сейчас съесть кусок хлеба, какой был раньше — мягкий, с хрустящей корочкой, сверху много масла и кусочек колбасы. Почему Винцент написал только открытку? Что можно сказать в нескольких предложениях? Последние письма были такими прекрасными, он не расспрашивал меня о своих родителях. Но о том, что с нами будет, он больше не пишет. Я хочу, чтобы он писал о будущем, несмотря на то что случилось. Ведь мы все равно можем мечтать. Скоро у всех конфискуют велосипеды. Слава Богу, что мой такой старый».
— Мама, ты бы хоть разделась, — сказала Камилла матери, — ты часами лежишь вот так, в платье, а потом засыпаешь. Что ты уставилась в потолок, там ведь ничего не написано. Я принесу тебе новые книги. Хочешь что-нибудь поесть? Ты хочешь есть? Скажи, по крайней мере, да или нет. Ведь это невозможно выдержать.
«Завтра ночью я дежурю в школе, — думала Камилла. — Хоть какой-то просвет. Целый вечер буду без нее».
Камилла радовалась ночному дежурству — это было веселое мероприятие. Они спали вшестером в кабинете географии. На краткосрочных курсах их научили необходимым действиям во время воздушного налета. В коридорах возле кубов с водой стояли обмотанные тряпками старые метлы — прекрасное орудие для борьбы с зажигательными бомбами. Повсюду были расставлены мешки с песком, в определенных местах лежали карманные фонарики. Перед тем как лечь спать, следовало проверить школьное здание от верхнего до нижнего этажа. Все эти занятия были прекрасным развлечением, об опасности никто не думал. Присутствие учительницы почти не мешало. Она спала отдельно от девочек и в десять часов уходила. Только тогда все чувствовали себя по-настоящему свободно. Разговоров хватало надолго, обменивались принесенным из дома: ржаное печенье меняли на молочные пироги, гороховый паштет — на коврижки из сухофруктов. Кто-нибудь приносил граммофон. Чтобы приглушить звук, его накрывали старой шалью и слушали самые свежие шлягеры. Среди них была и песня «Я знаю, однажды случится чудо». Камилла особенно любила ее.
* * *
Наконец вернулся инженер.
Его ожидала какая-то бумага, которую, как ему сообщила жена, мог получить только он сам. Он приехал вечером, дом и сад лежали в темноте. Быстрыми шагами он прошел мимо домика привратника и попытался сдержать бурные проявления радости со стороны Пако. Ирена ждала его. Рената уже спала. Она очень радовалась приезду отца, но ее сопротивление приказу матери идти спать было напрасным.
Уже после первых минут встречи Густав Бухэбнер окончательно похоронил надежду наладить отношения с женой. От его глаз не укрылись ни ее равнодушие к нему, ни враждебность. Он и сам чувствовал себя виноватым из-за связи с Марией Лангталер и поэтому был очень скован. Их разговор свелся к холодному обсуждению случившегося — того, о чем невозможно было промолчать. Наконец Ирена упомянула о судимости барона и выселении баронессы с виллы. Густав Бухэбнер несколько раз кивнул без всякого выражения на лице, потом встал и стал ходить взад-вперед по комнате. Жена внимательно и напряженно наблюдала за ним. Он сел, и они замолчали. Только теперь он заметил, что в комнате чего-то не хватало, но он не сразу догадался чего. Чуть позже он понял, что все дело в ковре, который теперь в скатанном виде стоял у стены. «Это из-за бомбежек», — сказала Ирена, заметив его взгляд, и добавила, что сейчас жить стало намного тяжелее, чем летом.
— Можно попытаться достать продукты хотя бы для нас, — сказал инженер. — Мне давно уже надо уладить кое-какие дела с Гансом. Утром я узнаю, что в той бумаге. Если будет возможность, я поеду в Бойген.
— Ты не поедешь туда, — сказала Ирена.
Ей доставило большое наслаждение рассказать своему мужу о том, о чем она намеренно умолчала. С возмущением и очень подробно она описала изъятие ее драгоценностей и с присущей ей убежденностью добавила, что его друзья могли бы оказать сопротивление, но не сделали этого. Затем она коротко и без интереса упомянула о странном поступке украинцев и аресте Ганса Ахтерера. Густав выслушал ее, ни разу не перебив. Она закончила, ожидая от него ответного возмущения, которое охотно поддержала бы. Но лицо ее мужа ничего не выражало. Он спокойно сидел, облокотившись на ручки кресла, согнув локти и скрестив кисти рук. Ирена ждала, но потом поняла, что продолжения разговора не будет.
Инженер этой ночью так и не заснул. Около него спокойно и ровно дышала жена. Она лежала повернувшись к нему спиной. Эта поза означала, что лучше к ней не прикасаться. Но сейчас он думал об этом меньше всего. В другой комнате спала его дочь. Приехав, он очень хотел пойти к ней и пусть даже в темноте посмотреть на родные черты ее лица, но после того, что сказала Ирена, забыл обо всем. Лишь позже он опять вспомнил о ребенке. Рената так же ждала его в Бойгене, как и Ганс Ахтерер, но он не приехал. Барон тоже ждал его, все они рассчитывали на его приезд. Но Густав Бухэбнер не появился. Он приехал только сейчас, когда все, что могло случиться, случилось. Этого теперь не поправишь. Судя по всему, полиции о нем ничего не известно и ему больше нечего бояться. Он мечтал об этом, живя в маленьком городке, но теперь, этой ночью, лежа рядом с женой, он не знал, стоило ли этого хотеть. Инженер ломал себе голову над тем, что же ему теперь делать. Он пришел к выводу, что должен быть наказан, причем немедленно. Только наказание может как-то облегчить ужасное положение, в котором он находился. Но и сейчас он, следуя своему характеру, решил идти по пути наименьшего сопротивления.
В качестве судьи он выбрал жену, которую больше не любил.
Он разбудил ее и признался в своей связи с Марией Лангталер.
Содержание письма, которое на следующее утро получил инженер, вполне соответствовало его желаниям. Его откомандировывали в организацию Тодт, которая занималась строительством дорог и мостов на оккупированных западных территориях. До отъезда у Густава Бухэбнера оставалось двадцать четыре часа. Нужно было еще многое уладить. Он недолго побыл с Ренатой, избегая встречи с Камиллой, ее матерью и другими соседями.
