Коронер сообщил, что смерть наступила мгновенно, ее глаза так и остались открытыми, словно удивленно наблюдая за происходящим.
Она лежала на спине, свободным черным одеянием напоминая огромную распластанную птицу, смертельно раненную огромными шипами.
Один из двадцати чугунных цветков флорентийского ириса, составлявших узор над решеткой, вонзился ей в спину. Его обломок вошел в ее тело в полдюйма от позвоночника и вышел у основания шеи. Другой проткнул левую ладонь, вскинутую в попытке предотвратить неизбежную смерть. Она была вся белая, только кровь тонкой струйкой алела у прикушенных губ да в правой руке был зажат темный стебель герани.
В бассейне не было посетителей, освещенная снизу вода подрагивала кристально чистой лазурью.
Кейт, отнюдь не новичок, плавала без устали. Вода была ее родной стихией. Майкл плыл по огороженной дорожке для профессиональных пловцов, его голова то исчезала, то появлялась вновь, с силой преодолевая сопротивление воды.
Кейт совершила один заплыв, затем еще два. Переключившись с брасса на кроль, она наслаждалась медлительными движениями взволнованной воды, обволакивающей плотным прикосновением тело, лицо, развевая волосы. Она не думала о будущем, она вообще ни о чем не думала, живя настоящим мгновением.
И вот тут-то с ней случилось нечто невероятное, то, что застигло ее врасплох. Она находилась посередине бассейна. Какое-то время она спокойно плыла по направлению к самой глубокой части бассейна. В следующее мгновение ей показалось, что она внезапно утратила способность двигаться. Она не могла сосредоточиться и, словно впервые оказавшись в воде, не знала, что делать с руками и ногами.
Вода неожиданно стала враждебной, темной, обманчивой и очень холодной.
Должно быть, судорогой свело, подумала она, хотя ее тело ничего не ощущало. Она пыталась позвать на помощь, но Майкл, увлекшись и позабыв обо всем на свете, продолжал двигаться в противоположную сторону.
Ее охватила паника, она бешено колотила руками по воде, голова то и дело уходила под воду, вода заливалась в уши, глаза и ноздри.
Она ослепла и оглохла от страха, кашель и позывы к рвоте от изрядного количества воды в горле душили ее. Она тщетно старалась удержаться на поверхности.
Чувствуя, что, несмотря на все усилия, она идет ко дну, Кейт открыла глаза. Вода снова была необыкновенно голубой, цвета незабудок. Не забывай меня.
Мысль эта ударом молнии пронзила ее. Господи Иисусе, теперь это уже никогда не забудешь. Сделав неимоверное, решающее усилие, она вырвалась на поверхность. Она вспомнила о том, что один только вид воды вселял в Сару ужас.
Тот страх был чужим, незнакомым, он принадлежал Саре. С ней что-то происходит, что-то, чему она не в силах противостоять. Невозможно определить, откуда взялся этот страх — изнутри сознания или извне, да и какая теперь разница? Ясно было одно — необходимо во что бы то ни стало сохранить самообладание и собрать воедино остатки воли, это единственный путь к спасению. Держись. Не плакать. Сейчас не время. Только не сейчас.
Кейт заставила себя сложить ладони вместе и, раздвигая воду перед собой, оттолкнуться ногами от плиток дна. Время растянулось до бесконечности, силы окончательно оставили ее, одному Богу известно, каким образом она оказалась у бортика. Тяжело дыша, она прислонилась к изгибу кафельной поверхности, ощущая ее вселяющую уверенность и безопасную твердость.
Обернувшись, она увидела, как Майкл вскинул руку, разворачиваясь в дальнем конце дорожки.
— Ты слишком торопишься жить. Уверен, в этом все дело. — Он обнял Кейт. — Не забывай, со времени операции прошло всего четыре месяца. — В короткой паузе она услышала его мысли так явственно, словно он сказал об этом вслух. Два месяца назад умерла Сара. — Думаю, тебе нужно слегка остепениться, — закончил он.
Она поежилась, кивнула и продолжала пить чай. У нее будет время сказать ему о том, что в воду она больше ни ногой.
— Послушай. — Его рука крепче обвила ее талию. — Может, ты не так уж хорошо плаваешь, но ты ведь знаешь, что только ты можешь остаться и спасти меня.
Эта понятная лишь им двоим шутка родилась в то первое утро, проведенное в ванной комнате с голубыми кафельными стенами. Тогда Кейт собралась было встать с пола, а Майкл, чувствуя, что отпустить ее от себя выше его сил, и сознавая, что эта близость может оказаться для них первой и последней, тихонько напел из Дори Превин:[15]«…останься и спаси меня».
Кейт вдруг серьезно сказала в ответ:
— Это ты спас меня.
Она прижалась к нему всем телом и с жадностью приникла к его губам. Внезапно вспыхнувший импульс передался Майклу, его дыхание участилось, стало неровным.
— Кейт, — взмолился он, сраженный безумной любовной страстью.
Она смотрела ему в глаза, и он, переполняясь волнением и предвкушением любви, понял, что уже не в силах терпеть.
С ее помощью он делал робкие шаги в познании самого себя как мужчины и как служителя Церкви. Призвание быть священником было даровано ему Богом. Равно как и его мужская природа.
Тысячу раз за свою жизнь он повторял заученную фразу о том, что супружество — это священное таинство, нимало не задумываясь над ее смыслом. Ему никогда не приходило в голову, что любовь — это тоже таинство и в сплетении любящих тел есть непостижимая мистическая красота. Чувственные эротические переживания круто изменили его мировоззрение.
Он больше не был священником, он был мужчиной, ликующим от ответного возбуждения любимой женщины. Жаркая влага ее тела, рвущиеся из горла стоны приводили его в состояние экстаза. Он не был больше священником, он был мужчиной, уткнувшимся лицом между ее бедер, вдыхающим аромат ее тела. Он наконец пришел к пониманию того, что мужчины и женщины являются совершенными по своей красоте творениями Господа. Ни в телах, ни в плотских желаниях нет ничего непристойного, любовные отношения доставляют радость.
Испытав это, он был вынужден признать, что любовь к женщине для него важнее религиозных убеждений, что они не в силах дать ему того счастья, в котором он нуждается.
Целибат, подумал он, не являлся нормой ранней Церкви. Он был введен много позже. Не иначе как злая выдумка какого-нибудь престарелого прелата, не способного ощущать пламя и трепет в сердце. Он не переставал молить Господа о том, чтобы тот наставил его на путь истинный, искал ответы на вопросы в беседах с духовными наставниками и в конце концов принял решение сложить с себя сан.
Он отстранялся от обязанностей священника. Он лишался права вести богослужения, выслушивать исповеди, не мог больше давать Святое причастие, освящать брачные союзы или отпевать усопших. Тем не менее в глазах Церкви до конца дней своих он останется католическим священником.
