— Вы должны постараться, — сказала Мария. — Он нетерпеливо ждал вас все это время. Он хочет видеть вас сегодня, и если вы не придете, он сам встанет, а этого ему нельзя делать, по крайней мере, еще неделю.
— Да, он так и сделает, даже если это его убьет. — Голос Вайолетт прервался, и улыбка медленно угасла, словно выгоревшая свеча.
Мария дотронулась до руки Вайолетт и пожала ее, хотя глаза ей застилали невыплаканные слезы.
— Да, мужчины глупы. Но мы ведь любим их именно такими, правда? Так пойдемте же. Я уложу малышку и помогу вам.
Мария, поддерживая, вела ее до дверей спальни, пока Вайолетт не перестала ощущать предательскую слабость в коленях и не почувствовала себя увереннее. Было так странно, что она снова может двигаться с привычной гибкостью и грацией, так странно класть руку на живот и чувствовать, что он плоский. Впервые за долгое время ей стало интересно, как она выглядит. Мария расчесала ей волосы и просто распустила их, и они золотисто-каштановым водопадом струились по ее спине, но Вайолетт не смотрелась в зеркало и не знала, выглядит ли она болезненно бледной или разрумянилась от затраченных усилий.
Впрочем, это неважно, хотя то, что ее стало интересовать, как она выглядит, уже само по себе хороший признак. Она действительно начала поправляться. Мария открыла дверь спальни, слегка подтолкнула ее, ободряя, и ушла.
Путаясь в кружевных и батистовых складках рубашки и халата, Вайолетт вошла в комнату. Мужчина на кровати дремал. Вдруг его ресницы затрепетали, он открыл глаза и увидел ее. Улыбка, зародившаяся в уголках рта, постепенно осветила все его лицо и засияла в глазах. Дотронувшись до стоявшего рядом стула, он протянул к ней руку и низким, нежным голосом сказал:
— Подойди. Сядь вот сюда, поближе ко мне.
Сердце Вайолетт дрогнуло, ей захотелось заплакать, но она сдержалась. Слишком много слез было пролито в последнее время, слишком много.
Вайолетт сделала так, как он просил. Когда она положила руку на его ладонь, он в ответ сжал свои пальцы, как будто не желая отпускать ее никогда.
— Я хочу, — сказал он голосом, дрожавшим от желания, — чтобы ты легла рядом. Чтобы я мог утешить тебя.
— Да, — прошептала она.
— Если этого нельзя, поговори со мной. Расскажи мне, как ты живешь, как ты себя чувствуешь. Расскажи мне о Джо-ванне — я видел ее, она хотя и маленькая, но такая же прелестная, как и ты. Я хочу слышать твой голос и ощущать твое присутствие. Ведь был такой ужасный момент, когда мне показалось, что я не смог защитить тебя и навсегда потерял…
Он замолчал, потому что Вайолетт, придвинувшись к нему, коснулась рукой его рта. Чувствительными кончиками пальцев она ощутила движение его губ, складывавшихся в улыбку, потом его поцелуй.
— Скажи мне, что теперь будет с нами? — спросил он. Она проглотила ком в горле.
— Когда мы оба поправимся, мы уедем отсюда. Может быть, в Египет, если хочешь.
— Это достаточно далеко, чтобы ты оказалась в безопасности.
— И ты тоже.
Он снисходительно улыбнулся.
— Пока я с тобой, моя безопасность не имеет значения.
— Там ты снова окрепнешь и загоришь на солнце.
— Это как раз то, о чем можно мечтать. А потом?
— Бог знает. Не могу сказать.
Он не ответил — просто лежал, играя ее пальцами. Так прошло несколько минут. Вдруг, быстро и сильно сжав ее руку и тотчас отпустив ев чтобы не сделать ей больно, он прошептал:
— Назови меня по имени. Произнеси это слово. Я хочу его услышать сейчас из твоих уст.
— Я… не могу, — ответила она, и слезы наполнили ее глаза, вопреки всем усилиям.
— Ты должна, ради меня. Пожалуйста. Как могла она отказать ему? Это было невозможно. Все же ей хотелось оттянуть этот момент, и она спросила:
— Ты просишь свою мадонну?
— Да… конечно, всегда будет так, как ты хочешь. Пожалуйста, мадонна, моя мадонна.
От его слов у Вайолетт болезненно сжалось сердце, губы дрожали, когда она наконец согласилась:
— Ну, хорошо. Да, любовь моя, да…
— Джованни, — закончил он за нее с нежностью и мольбой в голосе.
— Да, Джованни, — повторила она ласково и певуче.
Не выпуская его ладонь из своих рук, она опустилась на колени у кровати и положила голову на его здоровое плечо, стараясь не потревожить забинтованную рану. Волосы ее рассыпались, закрыв лицо, и горячие слезы словно живой водой оросили его грудь.
4 апреля 1855 года
Сегодня ко мне с визитом явился Гилберт. Он пришел выразить свои соболезнования, как он сказал, по поводу смерти художника. Об этом он узнал, когда приехал во Флоренцию. Я спросила его, как давно он приехал. Он утверждает, что два дня назад. Интересно.
Он меня удивил: предложил вернуться в Новый Орлеан вместе с ним. А пока не наступит изначально установленное время возвращения, он планирует продолжить свои дела. Мне же можно будет жить как заблагорассудится. Через год мы отправимся на корабле домой. А до тех пор мне позволяется делать все, что мне нравится.
Я склонна принять это предложение. У меня возник план. В Новом Орлеане Гилберт тотчас зарегистрирует ребенка, которого я родила, на свое имя, и никогда не раскроет рта, чтобы сказать что-то другое. Он подарит мне городской дом, в котором будет время от времени навещать меня в дневные часы, а взамен я должна делать вид, что между нами все осталось по-прежнему.
Какой циничной я стала и какой жестокой. Я согласилась. Почему бы и нет? Это так упрощает дело.
Гилберт выглядит укрощенным. Бедняга. Он думает, что наши отношения могут наладиться. Но я-то лучше знаю. Я знаю гораздо лучше.
Джолетта прижала к груди дневник и вытерла глаза, в которых стояли слезы. Она уже читала раньше последние страницы одиссеи Вайолетт, но не в Италии, где разворачивались события. Почему-то теперь все воспринималось гораздо острее. Ей было очень жаль Вайолетт, но также немного и себя. В ее жизни тоже было немало потерь. И последняя из них — тот, кто при других обстоятельствах мог бы стать ее возлюбленным, как Аллин для Вайолетт.
Нет, она не будет об этом думать.
Последняя загадочная запись в дневнике не давала ей покоя, как и тогда, когда она прочла ее в первый раз. Все это было совсем не похоже на ее родственницу. Она никак не могла понять, почему Вайолетт после всего, что случилось, так легко согласилась вернуться домой с Гилбертом. Однако Джолетта знала, что Вайолетт это сделала: все, что она когда-либо слышала о своей прапрапрабабушке, подтверждало подлинность этих событий.
Может быть, Вайолетт согласилась на воссоединение, чтобы вернуться домой, в Новый Орлеан, к родственникам и друзьям, без каких бы то ни было объяснений причин разрыва? Ради ребенка, чтобы маленькая Джованна имела незапятнанное имя и сплоченную семью со всеми вытекающими отсюда преимуществами? Или, может быть, для безопасности — своей и ребенка? Или ей просто хотелось оставить позади все те трагические события, которые произошли с нею в Европе?
