со Светой сели попить чай в ординаторской с конфетами, которые презентовал нам расчувствовавшийся реаниматолог.
– Вот знает же он, что от этих конфет нас всех уже тошнит, – хмыкнула Света, – а все равно притащил. Ей-богу, лучше бы палку колбасы принес.
Мой живот тут же, словно в ответ, протяжно заурчал.
– Гляжу, ты со мной согласна, – засмеялась Света.
– Не я. Живот, – улыбнулась я довольно.
Может, я ещё не привыкла, не обросла здоровым цинизмом, но после родов на меня нападает почти эйфория и любовь ко всему миру. Всякий раз я радуюсь, воспринимая появление нового человечка как чудо.
В ординаторскую заглянула Надя, медсестра.
– Что, девочки, отсрелялись?
– Угу, мальчишка, три девятьсот, – отрапортовала Света. – Слушай, а кто с кровотечением поступил? Абрамова вызвали. Что там? Серьезное что-то?
– Да там преждевременные… цервикальная недостаточность. – Надя стянула из коробки конфету. – Женщине сорок три. Двадцать седьмая неделя. Еще и недообследованная. Анализы старые, на инфекции – вообще нет. Причем она зашитая была. Но швы прорезали шейку. Ну, кровотечение уже остановили. Положили пока в предоперационную. Вколола вот ей дексаметазон. Лежит сейчас под гинипралом.
– Ну да, надо пролонгировать, насколько возможно.
– Но тетка эта – кремень! – усмехнулась Надя. – Ни паники, ни слез, ни даже мало-мальского беспокойства. Её Абрамов спрашивает, больно ей или нет. А она так невозмутимо отвечает: больно. Но таким тоном, будто она вообще ничего не ощущает. Будто, знаете, просто пришла полежать и ей чуть ли не скучно. По поводу плода тоже не парится. Вообще непрошибаемая или замороженная напрочь. Хотя с такими проще, конечно, чем все эти истерики…
– Может, она под чем-нибудь? – спросила Света.
– Ну, кровь взяли – чистая. Ладно, пойду я к этой Эльзе. Нужно ещё…
– Эльзе? – всколыхнулась я. – Не Лиддерман случайно?
– Точно! – удивилась Надя. – Знакомая твоя, что ли?
– Ну так. Была одно время в нашей школе директором. Ну и немного учителем литературы.
– Ого! Не хочешь сходить поздороваться? Капельницу ей поменять заодно? Или она была плохой училкой? – подмигнула Надя.
Я даже растерялась на миг. Точнее, разволновалась. Даже не знаю, почему на меня это так подействовало. В общем-то, внезапно столкнуться лицом к лицу со своим прошлым всегда что-то трогает в душе. Но не так уж хорошо я её знала, да и недолго совсем.
Прошлым летом, например, мы с Андреем случайно встретили Черемисину, причем даже не в Москве, а в Праге. Столкнулись в ресторане, где она была в компании с престарелым иностранцем. Оказалось, её муж.
И то меня не так удивила наша встреча. То есть тогда – вообще никак, а сейчас – аж руки задрожали.
– Нет, не хочу, – отказалась я.
– Что, даже привет ей от тебя не передать? – посмеивалась Надя.
– Думаю, не стоит.
Интересно, Эльза вообще меня помнит?
Несколько раз, проходя по коридору мимо предоперационной палаты, я невольно приостанавливалась в дурацком смятении.
Да черт возьми, никакое она не прошлое – сейчас она просто пациентка, пусть и давняя знакомая при этом. С чего я места себе не нахожу? Но потом поняла – не в ней дело, а в Ярике. Уж очень он тогда меня потряс. И это странное чувство распространялось отчасти и на нее.
Ну и, конечно, мне было по-человечески интересно, что с ним, где он.
Когда Надя в очередной раз пошла менять ей капельницу, я перехватила её на пороге.
– Давай я сама.
– Ааа, ну, иди, – понимающе засмеялась она и тихонько пропела: – Школьные годы чудесные…
Да уж, мои – особенно.
Если честно, я не люблю вспоминать школу, хотя потом, как раз после того, как Эльза уволилась, как вернулся папа, как мы с Андреем начали встречаться, всё наладилось, даже грех жаловаться. И всё же та проклятая осень въелась намертво в мою память. Стоит мне вспомнить то время и, пусть на миг, но я будто снова чувствую себя изгоем, которого все ненавидят и унижают. И настроение сразу портится бесповоротно, даже когда всё-всё хорошо, прекрасно и замечательно.
Впрочем, я умею отгонять дурные мысли и мерзкие воспоминания.
Полутьму в палате разбавлял тусклый свет из коридора, проникающий сквозь матовое стекло двери. Эльза Георгиевна лежала неподвижно, закрыв глаза, и на мое появление никак не отреагировала. Похоже, она крепко спала.
Что ж, тогда просто сделаем свое дело. Не будить же её.
Я подошла к инфузионной стойке, сменила флакон. Но когда регулировала скорость введения раствора, снова скосила на нее взгляд и чуть не вздрогнула. Мать Ярика пристально смотрела на меня, впрочем, не выражая никаких эмоций. Я даже решила, что она меня не узнала.
Но вдруг она отчетливо произнесла:
– Даша? Стоянова?
– Да, только теперь Исаева. Здравствуйте, Эльза Георгиевна.
– Здравствуй. Ты здесь работаешь? Врачом? Медсестрой?
– Буду врачом… надеюсь. У меня сейчас субординатура.
– Молодец. Исаева, говоришь? Это вы с Андреем?
– Да. Год назад расписались.
– Надо же, – в её тоне, вроде как, даже удивление проскользнуло. – А говорят, что школьные любови ничем не заканчиваются. Да и у вас, помнится, конфликт с ним был… А как мама?
– Хорошо, спасибо. Они с папой уехали обратно, всё у них сейчас прекрасно.
Она попыталась приподняться на локтях.
– Лежите, лежите. Вам нельзя вставать!
– Ох... И долго мне так лежать?
– Чем дольше, тем лучше… для ребенка. Сейчас у
