в мои глаза, с той лишь разницей, что я не сделала ничего плохого.
Голос Риса неузнаваем, когда он говорит. По крайней мере, на целую октаву ниже, чем обычно, он острый, как свежее лезвие, и ужасающий.
― Ты даже не представляешь, к каким силам и ресурсам я имею доступ. Я задействую все до единого, чтобы найти тебя и похоронить живьем в безымянной могиле, если ты еще хоть раз напишешь или позвонишь по этому номеру.
Он положил трубку и протянул мне телефон, мрачно глядя на меня.
― Ты не имел права. ― Я говорю ему, взволнованно.
У меня нет ни нужды, ни желания разговаривать с Картером, но Рис перегибает палку. Хочет он это принять или нет, но я не замужем.
― У меня есть все права. ― Он рычит. ― У меня есть все права, когда дело касается тебя, особенно если твой бывший пытается претендовать на то, что принадлежит мне.
― Ты тоже мой бывший. ― Я указываю на это, зная, что ему не понравится это слышать.
Он отворачивается от меня и с силой опускает кулак на стол, отчего мой учебник по математике подпрыгивает на дюйм, прежде чем опуститься обратно.
Он ходит по комнате и бросает на меня цепкие, но скрытные взгляды, как дикий зверь в клетке, который видит свежую добычу за перилами своей тюрьмы.
Его разочарование очевидно, когда он проводит рукой по волосам, оставляя их совершенно растрепанными и дикими после своего движения.
― Если ты хотела сделать мне больно, как я сделал тебе, то ты это сделала. Ясно? ― Он спрашивает: ― Ты сделала свое дело. Теперь мы квиты.
― Я ничего не сделала, если тебе больно, то это из-за последствий твоих действий.
― Тогда скажи мне, что я должен сделать! ― говорит он, пересекая комнату большими, торопливыми шагами и хватая меня за обе руки. ― Как мне все исправить?
Когда я молчу, он тихо добавляет:
― Ты действительно хочешь, чтобы я встречался с другой девушкой?
Судя по тому, как у меня сводит желудок и как желчь поднимается в горле, я скорее предпочту, чтобы мне отрывали ногти на ногах один за другим, чем наблюдать такое.
Должно быть, мое лицо выдало мои мысли, потому что он взял мое лицо в руки и сказал:
― Ты не хочешь этого, не больше, чем я хочу, чтобы ты встречалась с другим парнем.
Я качаю головой, и на его лице появляется облегченное выражение, когда он продолжает.
― Я не буду смотреть, как ты встречаешься с кем-то еще, Тайер. Я дам тебе время и пространство, о котором ты просила, но, пожалуйста, не уходи ни к кому другому. Ты можешь с этим согласиться?
Насколько я еще не готова простить его, настолько же я знаю, что не хочу никого другого.
― А ты сделаешь то же самое?
Он наклоняет мой подбородок к себе.
― Как я могу прикасаться к кому-то еще, когда я думаю только о тебе?
Я улыбаюсь и шагаю в его объятия, прижимаясь щекой к его твердой груди, а его руки обхватили меня теплыми, защитными объятиями.
Его подбородок опускается на мою макушку, и он обнимает меня в течение долгих минут, мы оба молчим, каждый черпая из этих объятий то, что ему нужно ― утешение, уверенность и немного надежды.
Наконец, он глубоко целует меня в волосы, вдыхая мой запах, и говорит:
― Все будет хорошо.
Я не знаю, говорит ли он это для себя или для меня, но впервые с тех пор, как мы расстались, я ему верю.
Шестнадцать дней.
Именно столько времени прошло с тех пор, как мы с Тайер расстались.
Шестнадцать дней я не разговаривал с ней ни о чем, кроме нашего разрыва, не прижимал ее к себе, когда мы сидели с друзьями, не смешил ее.
Шестнадцать дней я не требовал ее рта и не брал ее тело.
Шестнадцать дней, в течение которых я каждые пять минут проверял телефон, не написала ли она мне, и не поддавался желанию разбить его, когда видел, что она не написала.
Если говорить коротко, то это шестнадцать дней сплошной агонии.
Я был настолько сосредоточен на том, чтобы не влюбиться и не открыть себя для боли потери другого человека, как я потерял своих родителей, что мне даже в голову не приходило, что существует множество способов потерять кого-то навсегда.
Что можно потерять человека, даже если он жив. И эта боль может быть еще сильнее, потому что ты будешь думать о нем, мечтать о нем, тосковать по нему, даже физически видеть его, но его не будет в твоей жизни по воле случая, а не судьбы.
С тех пор как я потерял Тайер, я понял, насколько болезненной может быть такая потеря.
В течение последней недели я давал ей время и пространство, о которых она просила, и держался в стороне. Я по-прежнему осыпаю ее небольшими подарками, доставляемыми ей на дом, потому что будь я проклят, если позволю ей использовать это время и пространство, чтобы забыть и разлюбить меня, но с тех пор мы не виделись, лишь украдкой переглядываясь на занятиях или в коридорах.
Я скучаю по ней, как скучал бы по жизненно важному органу, если бы его неожиданно оторвали от моего тела, а я все еще должен был бы жить.
Это невозможно, и я чувствую, что увядаю без нее.
С момента нашего разговора в компьютерном классе я не делал ничего, кроме того, что вел привычный образ жизни: ходил на занятия, потом на межсезонные тренировки, а затем отправлялся домой, не нуждаясь в других социальных контактах.
Сегодня вечером Феникс и Роуг ворвались в мою комнату и заставили меня выйти из моей пещеры и отправиться в бар в Женеве.
― Если уж ты собираешься запить свои чувства, то хотя бы хорошим виски, ― сказали они.
Это было два часа назад, и за это время я успел хорошо напиться.
Мы втроем сидим за барной стойкой, в полумраке приглушенного освещения этого элитного бара, и потягиваем свои напитки в дружеском молчании.
В одной руке у меня виски, в другой ― полоска с фотографиями, которые мы с Тайер сделали в фотобудке на рождественской ярмарке, большой палец ласково проводит по ее лицу, как
