Ознакомительная версия.
— Не знаю, я ли отец Хорхе, — говорит Макс. — И на самом деле выяснить это я не могу.
— Разумеется, не можешь, — отвечает Меча Инсунса. — Располагаешь только моим словом.
Они сидят на террасе кафе на Пьяцетта де Капри, неподалеку от церковной паперти и колокольни, возносящейся над мостовой, которая тянется вверх от самого порта. Кораблик, раз в полчаса курсирующий между Сорренто и Капри, доставил их сюда после обеда. Идея принадлежала Мече. Хорхе пусть отдыхает, сказала она, а я сто лет как не была на острове. И предложила Максу составить ей компанию.
— В прежние времена ты… — начинает он.
— Хочешь сказать, у меня были мужчины и помимо тебя?
Макс медлит с ответом. Он глядит на окружающих: одни сидят за столиками, другие — с неразличимыми против света лицами — медленно прогуливаются на фоне вечереющего неба. Долетают обрывки английских, немецких, итальянских фраз.
— Включая и Келлера-старшего, — говорит он, словно подводя итог долгим и сложным размышлениям. — Официального отца.
Слышится пренебрежительный смешок. Меча играет с концами шелковой косынки, завязанной на шее поверх серого свитера; черные брюки обрисовывают длинные ноги — они стали тоньше, чем двадцать девять лет назад, — обутые в черные мокасины «Pilgrim»; на спинке стула висит холщовая сумка с кожаными вставками.
— Послушай, Макс… У меня нет решительно никаких резонов требовать от тебя признания отцовства… На этом этапе твоей жизни. Да и моей тоже.
— Я вовсе не собираюсь…
Вскинув руку, она перебивает:
— Отчетливо представляю себе, что ты собираешься и что нет. И всего лишь отвечаю на твой вопрос… О том, ради чего ты должен будешь это сделать. Почему должен рисковать, выкрадывая у русских книжку.
— Я уж не гож для подобных эскапад.
— Гож.
Меча Инсунса рассеянно протягивает руку к бокалу вина, стоящему перед Максом. Тот снова рассматривает увядшую, морщинистую, как и у него самого, кожу, пигментные пятна на тыльной стороне кисти.
— Ты был интересней, когда не боялся рисковать, — добавляет она задумчиво.
— И значительно моложе, — без запинки отвечает он.
Она глядит насмешливо:
— Ты ли так сильно переменился? Или мы оба? Где тот былой зуд в кончиках пальцев? Где учащенный стук сердца?
И надолго засматривается на то, как Макс вместо ответа изящно разводит руками, демонстрируя покорность судьбе, и это движение согласуется с синим свитером, так рассчитанно небрежно наброшенным на плечи поверх белой рубашки-поло, с серыми льняными брюками, с седыми волосами, зачесанными назад и разделенными высоким, безупречно ровным пробором.
— Я спрашиваю себя, как тебе это удалось? — продолжает женщина. — Какой каприз судьбы помог тебе переменить жизнь? И как звали ее… Или их. Тех, кто не постоял перед затратами…
— Да не было никакой «ее», — Макс с легким смущением чуть наклоняет голову. — Повезло, вот и все. Я ведь рассказывал…
— Жизнь удалась.
— Ну да, вроде того.
— Сбылось то, о чем мечтал.
— Не вполне. Но грех жаловаться.
Меча так глядит на лестницу, ведущую от Пьяцетты ко дворцу Черио, словно среди множества людей, которые снуют по ней, ищет знакомое лицо.
— Он — твой сын, Макс.
Молчание. Меча мелкими глотками, почти задумчиво допивает свое вино.
— Не собираюсь предъявлять тебе счет… Ты не отвечаешь ни за его жизнь, ни за мою. Я всего лишь объясняю, почему ты должен ему помочь. Привожу более или менее весомый аргумент.
Макс, стараясь не показывать волнения, старательно разглаживает стрелки на брюках.
— Ты сделаешь это? Правда ведь?
— Ну, руки в самом деле похожи… — признает он наконец. — И волосы тоже. И есть еще что-то общее в манере двигаться…
— Не финти, будь так добр! Да или нет! И прекрати страдать!
— Я не страдаю.
— Нет, страдаешь! Престарелый страдалец, который хочет отвертеться от запоздалой и неожиданной докуки. А докуки-то никакой нет!
Она поднимается, взяла сумку, взглянула на башенные часы:
— Катер отходит в семь с четвертью. Давай еще пройдемся напоследок.
Макс надевает очки и, проглядев счет, снова прячет их в карман. Потом достает бумажник и кладет на стол две тысячелировые купюры.
— Тебя никогда не было у Хорхе. У него была я.
— И твои деньги. Жизнь удалась.
— Это звучит упреком, мой милый. Хотя, если память мне не изменяет, это ты всегда гонялся за деньгами. Им отдавал приоритет перед всем прочим. Да и теперь, когда они вроде бы у тебя появились, мимо рта не пронесешь.
Они шагают вдоль каменного парапета. В красноватом закатном свете, тронувшем Неаполитанский залив, спускаются вниз по склону лимонные деревья и виноградники. Солнечный диск уже погружается в воду, обводя контур далекого острова Искья.
— И тем не менее ты дважды упускал удобный случай. Почему ты так глупо вел себя со мной? Почему оказывался таким тупоумным и слепым?
— Наверно, был чересчур занят… Занят выживанием.
— У тебя не было терпения. Ты был не способен ждать.
— Мы с тобой ходили разными дорогами, — Макс тщательно подбирает слова. — И на твоих мне бывало неуютно.
— Тебе по силам было изменить это. Ты просто испугался, Макс. Хотя, в конце концов, добился своего, сам того не желая.
Она зябко передергивает плечами, ежится. Макс, заметив это, предлагает ей свой свитер; она молча отказывается и, сняв с шеи шелковую косынку, повязывает ею седую стриженую голову. Потом опирается о парапет.
— Ты когда-нибудь любил меня, Макс?
Растерявшись, тот не отвечает. Упорно всматривается в красноватое море и пытается отделить слово «раскаянье» от слова «печаль».
— Ах, какая я дура! — мимолетным ласкающим движением она прикасается к его руке. — Будто сама не знаю?! Конечно, любил.
Вот еще подходящее слово: «опустошение», думает он. Нечто вроде влажной, нутряной жалобы, когда вспоминается то, что было и чего не стало. Тоска по недосягаемой ныне теплоте.
— Ты и не знаешь, что потерял за все эти годы, — продолжает она. — Ты не видел, как рос твой сын. Не видел мир его глазами, по мере того как они становились все зорче…
— Если все так, как ты говоришь, почему я…
— Почему я решила родить от тебя, ты хочешь сказать?
Он отвечает не сразу. Гулкое протяженное эхо ударившего колокола разносится по окрестностям острова. Меча снова смотрит на часы, отходит от парапета и идет к фуникулеру, связывающему Пьяцетту и морской вокзал.
— Так вышло, — говорит Меча, когда они оказываются рядом на скамейке пустого вагончика. — Вот и все. Надо было решать немедля, и я решила.
Ознакомительная версия.
