соцсетях все поголовно поставили аватарки «Я/Мы Алена Доброва».
Я чувствую, как моя челюсть медленно отвисает.
— Включи телевизор, ты там по всем каналам.
И не дожидаясь от меня ответа, Ирина берет пульт и включает плазму.
«Алена — блестящий журналист! — на экране первого попавшегося телеканала я вижу главного редактора своей газеты. — Просто невозможно поверить, что у нее дома могла быть обнаружена нарколаборатория. Все это уголовное дело вызывает очень много вопросов, в том числе и к правоохранительным органам. Например, они официально сказали, что уже давно занимались разработкой Алены и знали, что она якобы продает наркотики. Тогда непонятно, как Алена могла быть допущена в президентский пул. Все журналисты перед попаданием в президентский пул проходят тщательную проверку Федеральной службой безопасности. Как мог быть допущен к президенту журналист, который находится в разработке у правоохранительных органов по подозрению в сбыте наркотиков? Это невозможно, это исключено. Мы требуем честного расследования возникновения данного уголовного дела».
Ира переключает на другие новостные каналы и везде то же самое. Главный редактор моей газеты, Яна, Паша, знакомые журналисты из других изданий, глава Союза журналистов России и независимые эксперты в один голос утверждают: в президентский пул не может быть допущен человек, который находится в разработке у правоохранительных органов. Некоторые из выступающих, например, Яна и Паша еще добавляют от себя оценочные суждения: «Мы хорошо знаем Алену и ни за что не поверим в это. Она замечательная и самая лучшая». Что-то в этом роде.
Чем дольше я смотрю, тем сильнее глаза наливаются слезами. И впервые за последние дни это слезы радости и гордости. За моих коллег, за мою газету, за мою профессию. Что они не поверили в обвинения против меня, что встали на мою защиту таким большим, мощным фронтом. В новостях также показывают пикеты, о которых упомянула Ира. Десятки журналистов вышли на улицы с плакатами. А на завтра действительно запланирован митинг, в котором примут участие не только журналисты, но и обычные люди тоже.
— Силовики крупно облажались с тобой, — выносит вердикт Ирина.
Я не смотрю на нее, я продолжаю смотреть на экран, где главный редактор конкурирующей газеты крайне эмоционально требует расследовать обстоятельства возникновения уголовного дела против меня.
— Боже, я просто не могу поверить, что меня так защищают мои…
Я осекаюсь, не зная, что добавить после слова «мои». Мои кто? Коллеги? После того, что я сейчас увидела, слово «коллеги» кажется слишком холодным.
— Угу… Я не знала, что у вас такое братство.
Братство. Вот это хорошее слово. Я никогда не применяла его по отношению к журналистской тусовке, но, пожалуй, оно подходит.
В журналистике все друг друга знают. Это связано с тем, что в России не так уж и много СМИ, рынок федеральной прессы очень узкий, и журналисты мигрируют между одними и теми же изданиями по кругу. Плюс мы постоянно видимся на прессконференциях, форумах, вместе ездим в командировки.
Взять хотя бы ту же поездку в Китай. Журналисты летели одним бортом, жили в одной гостинице. И так все время во всех поездках. Мы не забываем о том, что мы конкуренты, но в какой-то момент помимо конкуренции изданий возникает простая человеческая дружба.
И то, что я вижу сейчас на экране телевизора, больше не дает мне сомневаться в правильности выбора профессии.
— Знаешь, а у нас, чиновников, не так, — в мысли вклинивается голос Ирины. — Если бы у меня дома нашли нарколабораторию, хрен бы какой чиновник за меня вписался. Наоборот, свои же стали бы еще больше меня топить и подливать масла в огонь. Кто-нибудь обязательно бы приврал, что видел меня на работе обдолбанной.
Я выключаю телевизор (хотя, признаться честно, мне хочется смотреть еще и еще) и поворачиваюсь корпусом к Ирине.
— И что теперь?
Чай уже подостыл, и я делаю небольшой глоток. Самойлова пожимает плечами.
— Не знаю. Твоя журналистская тусовка, конечно, мощно выступила, но поможет ли это в борьбе с силовиками? Ярослав землю роет, чтобы вытащить тебя.
При одном упоминании его имени внутри все начинает трепетать.
— Как он?
— Не знаю, Ярик не говорит мне ничего. Но его целыми днями нет в министерстве, и я понятия не имею, где он пропадает.
— А ты? За тобой нет слежки?
— Как выяснилось, нет. Только телефон прослушивают. Но к тебе я все равно ехала со всеми мерами предосторожности. Так что не переживай.
— Я не переживаю. Спасибо, что навестила. Мне тут очень одиноко и грустно.
Повисает тяжелое молчание. Я снова чувствую укор Ирины.
— Ты злишься на меня за ту статью про реформы, да? — догадываюсь.
— Ты очень крупно меня подставила, Алена. Ладно меня, ты подставила Ярослава.
С шумом выпускаю воздух из легких. Об этом я тоже думала, пока томилась в одиночестве на яхте. Написала бы я ту статью сейчас, зная, чем все закончится, зная, что Ярослав сочтет ее безоговорочным предательством и оставит меня?
Взгляд опускается на три газеты на столе с моим именем на первых полосах.
— Это моя работа, — отвечаю, помедлив. — Почему я должна жертвовать своей работой в угоду работе Ярослава? Потому что работа министра важнее работы журналиста? Или потому что положено, чтобы женщина жертвовала собой ради мужика? Я правда не понимаю, Ир.
— Женщина не должна жертвовать собой ради мужика! — категорично заявляет.
— Тогда почему я не должна была писать ту статью?
Самойлова молчит.
— Просто потому, что я вам той статьей насолила, вот и все, да?
— Понимаешь, Алена, одно дело насолить кому-то постороннему, а другое дело насолить любимому человеку. Чувствуешь разницу?
— То есть, ты бы на моем месте не написала статью? Ты бы на моем месте отказалась от собственного карьерного продвижения ради благополучия карьеры твоего мужчины, я правильно понимаю?
Ирина снова молчит. Ей явно не нравится то, что я спрашиваю.
— Почему ты не замужем? — с языка срывается вопрос, который меня давно интересует.
Самойлова дергается от него, как от кипятка.
— А почему я должна быть замужем?
— Ты умная и
