Упоминание моей прошлой жизни было лишним. Я отвернулся. Клео хмуро на меня посмотрела.
– Не надо убегать. Иисус верит в тебя, даже если ты сам в себя не веришь.
– Иисус не знает меня так, как знаю я. – Я кивнул на прощанье и вышел. И успел пройти полпути к машине, прежде чем Дельта меня догнала. Маленькая, но упрямая, она загородила мне дорогу.
– Ты не можешь прятаться от мира до конца своей жизни!
Я ответил мрачным взглядом.
– Я не хочу ответственности ни за чью жизнь, кроме своей.
– Лжец! Если бы ты не хотел, мой сын был бы мертв! Ты рисковал своей жизнью, чтобы не дать Джебу спрыгнуть с Шишки Дьявола, а ведь в то время ты был здесь совсем новичком!
– Только потому, что у меня личное неприятие людей, которые прыгают с высоты.
– Я знаю о фотографиях, которые ты держишь в машине! Я видела, как ты на них смотришь, когда думаешь, что остался один!
Я напрягся.
– Нужно научить Бэнгера блеять, когда он увидит, что ты за мной шпионишь.
– Ты заставляешь себя снова и снова переживать смерть жены и сына, так, словно если ты будешь достаточно сильно горевать, то сможешь вернуться в прошлое и изменить то, что случилось. Но ты не сможешь, Томас. Никто не в силах изменить прошлое. На что мы способны, так это извлечь из прошлого урок и изменить будущее. – Она схватила меня за руки. – Ты же знаешь, каково это – оказаться на дне глубокой темной ямы без единой искры света над головой. Там, в этой яме, сейчас оказалась Кэтрин. Стань ее светом, Томас. Стань ее светом.
Я стоял, опустив голову и втянув плечи. Я словно шагнул в цементных ботинках в удобную канаву. Медленное, привычное напряжение ног стало невыносимым. Словно лодыжки выворачивались, отрываясь. Трещали кости, рвались сухожилия, кровь из вен заливала мягкую глину заднего двора.
– Я сделаю несколько звонков, – сказал я ей. – Но пусть тебя это не обнадеживает.
Она взяла меня за руки и улыбнулась.
– Уже обнадежило.
Кэти
Лос-Анджелес, отделение ожоговой терапии
К сожалению, мне не позволили умереть и стать легендой. Я могла бы присоединиться с Элвису и Мэрилин Монро в зале Славы Мертвых икон века, но не-е-ет.
– Кэтрин Дин? Кэтрин Мэри Дин? Вы знаете, где находитесь?
Я медленно моргнула, закутанная в кокон обезболивающих и седативов, того коктейля, который вводят жертвам огня в первые несколько дней, чтобы они не догадались, насколько глубоко поджарилось их тело. Я с трудом вспомнила свое имя, не говоря уж о том, что со мной произошло.
– Кто? – пробормотала я.
Если бы я могла себя видеть – голой, не считая стерильной простыни и огромного кокона бинтов на голове, правой руке, правой стороне тела, правой ноге… Видеть, что мои руки привязаны к койке, повсюду стоят капельницы и мониторы; видеть катетер между ног… И мою обритую голову, правую сторону которой пересекали повязки и пластыри… я захотела бы снова заснуть. Навсегда. Голова чудовищно опухла, даже левая ее сторона, которая не пострадала и со временем сможет выглядеть нормально.
Слава Богу, я не знала, как выгляжу. Пока. Зато слышала свой слабый голос, бормотавший:
– Папа? Бабушка Нэтти? Мама?
Они ко мне приходили. Папа просто улыбался мне. Он никогда не знал, что сказать, когда мне было больно. Этим занимались нянюшки. Бабушка Нэтти сказала:
– Ешь, девочка. Каждый раз, когда жизнь дает тебе бисквиты с подливкой, ешь и набирайся сил.
Во сне я стояла рядом с ней на кухне, видела чудесные витражные окна ее дома на Хребте Дикарки, любовалась, как солнечный свет и тени складываются в улыбку на огромных сине-зеленых склонах гор. Здесь не место тощим плаксам, шептали мне горы. Запах сала, молока, сосисок, муки и масла заполнил мой нос. Это странно успокаивало. Все будет хорошо, ты найдешь то, чего действительно хочешь, прошептала мне бабушка. Выше нос, я оставила тебе дом. Он ждет тебя.
Моя мама выглядела намного красивее, чем на фото, которые остались в моих альбомах. Она наклонилась ко мне и прошептала: Да, возвращайся домой. И мы однажды снова увидимся.
– Не бросайте меня. – Слишком поздно. Я проснулась.
– Кэтрин? Мисс Дин? Я снова спрашиваю: вы знаете, почему вы здесь?
Язык пересох и распух. Я попробовала пошевелить им, лизнув передние зубы. Прикосновение к жемчужной глади помогает улыбаться. Выглядит сексуально с точки зрения судей мужского пола. Старый фокус конкурсов красоты.
– Мисс Дин, вы знаете, где находитесь? – Голос был женским и настойчивым. Мои зубы ее не впечатлили.
– В аду? – наконец прошептала я.
– Нет, хотя по ощущениям может быть похоже. Вы в ожоговом отделении. Я ваш дежурный врач. О вас заботится большая команда специалистов.
– Мое окружение.
– Можно и так сказать. А теперь слушайте внимательно. Через минуту я позволю вам снова заснуть. Мы только что перевели вас из палаты интенсивной терапии. Со дня аварии прошло пять суток. Мы держали вас под препаратами для вашего же блага, иначе боль была бы слишком мучительной. Постарайтесь не двигаться. В ваших руках иглы капельниц. В мочеиспускательный канал вставлен катетер. Несколько часов назад мы покормили вас через трубку. На данный момент ваши возможности слегка… ограниченны. Мы не хотим, чтобы у вас развилась клаустрофобия, поэтому будем продолжать вводить вам лекарства. На следующей неделе вам должно стать намного легче.
Конечно, подумала я. Я буду в порядке. Наверняка всего несколько пузырей.
Перед глазами все слегка плыло, а когда я посмотрела вверх, то заметила что-то пухлое и красное. Тогда я еще не понимала, что смотрю на собственную опухшую бровь. Я подумала, что на меня надели шапочку с красной резинкой. Потом я посмотрела туда, откуда слышался голос. Он исходил от чего-то белого и бесформенного, парящего надо мной. Силуэт был в маске и перчатках, словно работал с токсичными отходами. А может, он прилетел с другой планеты. Потому что явно перепутал меня с жертвой серьезных ожогов.
– Отвезите меня… в спа, – сказала я пришельцу. – Мне нужна… грязевая маска.
– Попытайтесь сосредоточиться, Кэтрин. У меня для вас много хороших новостей. Ваши глаза не пострадали, легкие в норме, вам очень повезло. Ожоги покрывают меньше тридцати процентов тела, что дает вам отличный прогноз полного восстановления дееспособности. Ваши ожоги в основном второй степени; это значит, что пересадки кожи не понадобится, хотя у вас останутся шрамы.
Шрамы? Шрамы?
– На правой руке глубокое повреждение мышечной ткани, вам потребуется операция для восстановления подвижности пальцев. Но это вполне поправимо.
Поправимо. Все было поправимо.
– Плохая новость заключается в том, что у вас все же есть несколько областей с ожогами третьей степени. В этих местах кожа повреждена и не сможет восстановиться. В числе таких областей ваше правое плечо, правая сторона шеи и горла и… правая сторона вашего лица, от уголков глаза и рта к уху. В течение следующих нескольких недель мы будем брать кожу с неповрежденной левой стороны вашего тела, со спины и пересаживать ее. Она заменит сгоревшие участки.
Ладно. Со временем мне просто понадобится хороший скраб.
– Нижнюю половину вашего правого уха придется ампутировать, но в остальном ушная раковина не пострадала, хотя и обгорела. На слух это не повлияет.
Подождите-ка. Это существо с другой планеты явно шутит. Мне показалось, что оно говорит о том, что у меня нет одного уха. Сэкономлю на сережках. Вручение «Оскара» через несколько недель. Интересно, Гарри Уинстон все еще готов одолжить мне двадцатикаратные серьги принцессы Дианы, которые та продала незадолго до смерти? Одну серьгу я смогу носить в ухе, вторую – в пупке.
– Очень смешно, – прошептала я.
– Боюсь, что это не шутка, Кэтрин.
– Выпустите меня отсюда. У меня… есть работа. Встреча в Англии в среду. И фотосессия для «Вог».
– Постарайтесь не волноваться пока о карьере. Скорее всего, вам придется провести в больнице как минимум шесть недель. Вам назначены несколько небольших операций, к тому же, боюсь, потребуется некрэктомия. Это процедура, во время которой мы меняем ваши повязки дважды в день и удаляем омертвевшие ткани с ваших ран. Не слишком приятная процедура. Но вам пока не следует волноваться об этом.
Не волноваться?
– Геральд! Геральд! Мой муж. Скажите ему. Я хочу выйти… отсюда. Он мне поможет.
– В данный момент он очень занят. Общается с прессой, с вашими агентами и тому подобное. Не волнуйтесь.
– Я хочу, чтобы он… пришел.
– Боюсь, мы пока не можем впустить ни его, ни кого-либо еще. В ожоговом отделении все должно быть стерильно, Кэтрин. Основной угрозой для пациентов, которые восстанавливаются после потери больших участков кожи, является инфекция. К вам не смогут пустить посетителей, а те, кого пустят, должны надеть антисептический хирургический костюм, как у меня.
