Нельзя думать о нем слишком долго. Нельзя мысленно представлять, как мама узнает о крушении «Икара», как отец пытается подобрать слова.
Я хорошо помню, как мы страдали, когда нам рассказали об Алеке, как мы проживали день за днем, перебросившись не более чем парой слов. Мама несколько месяцев не писала стихов, а отец смотрел непонимающим взглядом на горы еды, которую приносили соболезнующие соседи. Я сбегал с уроков и каждый день взбирался на утесы, рискуя свернуть себе шею, пробирался через заросший лес, пока не обнаруживал, что заблудился и валюсь с ног от усталости. Но даже это не спасало меня от мучительной бессонницы.
Постепенно мы научились о нем говорить и иногда вспоминать не только с грустью. Мама снова взялась за перо, и, хотя поэзия ее изменилась навсегда, все же она вновь писала. Папа снова стал преподавать, а я – ходить в школу.
Я с нетерпением ждал, когда мне исполнится шестнадцать, чтобы записаться добровольцем. Как будто, надев мундир и выжив в окопах, я вернул бы брата, которому выжить не удалось.
До сих пор не знаю, верил ли он в то, что делал, чувствовал ли, что меняет мир к лучшему, когда каждые несколько месяцев подавлял восстания мятежников в колониях. Считал ли он, что мятежи вспыхивали не без причины? Иногда я в этом уверен. Или ему просто нравилось воевать? А может, он хотел побывать в новых местах? Когда он выбрал свой путь, я был еще слишком юным, и мне не пришло в голову спросить его обо всем этом, а потом, в переписке, мы обсуждали только обыденные темы. Когда смерть кружит возле родных и близких, о ней не говоришь. Незачем привлекать внимание Жнеца.
Когда я сказал родителям, что пойду добровольцем, они, как могли, противостояли моему выбору, пытались отговорить, но в конце концов смирились с моим решением. Я знаю, что они каждую неделю ждут от меня весточку: так они понимают, что я жив.
Я должен вернуться домой.
И отгоняю мысль о том, что могу и не вернуться.
Они не должны потерять еще одного сына.
– Вы успели добраться до равнин?
– Нет, мы разбили на ночь лагерь в лесу. В первые несколько дней мы мало прошли. Я могу попросить поесть?
– Еще не время, майор. В каком состоянии была мисс Лару?
– Спокойна и собранна.
Уверена, он знает, как я ненавижу эти его «разведки». Наверняка он бродит по лесу, только чтобы спровоцировать меня. Думает, что без меня ему было бы лучше. Или вообще жалеет, что не дал вчера той зверюге полакомиться мной.
Полдень, ярко светит солнце; я сижу на одеяле, расстеленном прямо на грязной земле. Меня это не слишком волнует: платье и так уже безнадежно испорчено – подол висит лохмотьями, юбка грязная. Как выглядят волосы и лицо, я могу только догадываться; здесь на меня некому смотреть, кроме майора, время от времени поглядывающего в мою сторону. Никого другого рядом нет, но я должна постараться выдержать все с достоинством.
Он всегда возвращается, знаю, что и сейчас вернется, но в подсознании все равно пульсирует страх. А вдруг не вернется? Вдруг упадет с какого-нибудь обрыва и свернет себе шею, и я останусь совсем одна? Вдруг моя последняя колкость была слишком обидной?
Лес полон звуков и движений, за которыми я не могу уследить: только подмечу краем глаза, как что-то промелькнуло, а оно уже скрылось из виду. Майор этого словно не видит, а если и замечает, то не беспокоится. Но у меня такое ощущение, что лес нашептывает мне что-то на ухо. Иногда мне кажется, что я слышу голоса, но умом понимаю: я просто ищу что-то знакомое в этом таинственном месте. Я привыкла быть среди людей, и разум превращает звуки дикой природы в успокаивающие голоса.
Вот только ничто меня не успокаивает.
Будь здесь отец, он сказал бы мне взять себя в руки. Сказал бы, что никому нельзя видеть меня сломленной. Велел бы найти силы и вести себя достойно.
Я слабо улыбаюсь. Единственное, что у меня хорошо получается в этой глуши, – выводить из себя майора Мерендсена. Так просто сбить спесь с этого всезнайки и заработать очко в свою пользу в нашей нескончаемой битве!
Я представляю, что рядом стоит Анна, и в это мгновение она будто настоящая.
«Решай сама, какой предстать перед людьми», – сказала бы она.
Но горло вновь сжимается, стоит подумать об Анне.
Пытаться изменить мнение майора обо мне уже не выйдет, но через много лет, вдруг вспомнив наши приключения, пусть лучше подумает, что я стерва, а не слабачка.
По хрусту ломающихся веток и шелесту листьев я понимаю, что он возвращается. Теперь он об этом всегда предупреждает, а то в первый раз появился бесшумно, и я разоралась от страха и зарядила фляжкой ему в голову. У меня быстрее колотится сердце, и я пытаюсь придумать повод для новой ссоры.
Но, едва открыв рот, я вижу его лицо.
Он не смотрит на меня и садится на корточки. Я замечаю боль в его взгляде, и тут же все колкости вылетают из головы. Он проводит рукой по голове, пропуская пальцы сквозь темные волосы; губы плотно сжаты. Он сидит, замерев, но мне хватает одного взгляда на его ссутуленные плечи, чтобы понять: что-то случилось.
Мне страшно спрашивать, но вопрос вырывается против моей воли:
– Вы что-нибудь нашли?
Майор отвечает не сразу; поднимается, чтобы взять у меня фляжку, и кивком велит встать с одеяла, чтобы он мог его сложить. Я неловко встаю, обхватив себя руками, и только тогда он говорит.
– Да. Мы ненадолго остановимся, и я там все устрою. А вы держитесь поближе ко мне. Хотя бы раз сделайте, как я говорю, хорошо, Лилиан?
Когда он отдает приказы, мой первый порыв – осыпать его колкостями в отместку за заносчивость. Но сейчас он такой грустный, такой уставший, что мысль эта лишь на мгновение вспыхивает в голове, и я ее отгоняю. Он смотрит на меня пустым взглядом.
Я киваю, и он, кажется, выдыхает с облегчением.
– Хорошо. Я найду для вас место рядом с собой. Можете отдохнуть, а можете, если хотите, помочь мне принести камни.
– Камни? Зачем?
Он отворачивается и забрасывает за спину вещмешок.
– За склоном я нашел еще одну спасательную капсулу.
Я едва не спотыкаюсь, услышав его ответ, и застываю на месте.
– Что нашли?!
Волна облегчения и надежды накрывает меня с головой, и чувство это так ощутимо, что у меня подкашиваются ноги. Нет времени заметить легкий укол разочарования – если найдем выживших, нашему странному тесному сотрудничеству придет конец. Из меня льется поток слов:
– Сколько там людей? Это капсула первого класса? Вы кого-нибудь из них знаете? Радиосигнал работает?
Он качает головой и крепко сжимает лямки мешка.
– Нет, нет… – говорит он, обрывая поток моих вопросов. – Там никого нет.
– Может, получится их догнать! – вскрикиваю я и, подобрав подол, иду к нему. – Должно быть, они тоже пошли к кораблю.
– Нет, – снова говорит он.
– Что ж, майор, вы как хотите, а я их найду.
– Некого догонять, – коротко отвечает он, и в его голосе звучит нотка раздражения.
– С чего это вы взяли?
– Да потому что никто не выжил! – резко говорит он и, наконец, поворачивается ко мне лицом.
Я вижу в нем суровость, боль из-за рухнувших надежд, сменившую их усталость. Он медленно вздыхает, но не раздраженно, без привычного напряжения.
– Они все мертвы, Лилиан.
* * *
Кожа на руках такая сухая, что едва не трескается. Несколько часов я выкапывала из земли камни и складывала их грудой на краю леса; я валюсь с ног от усталости, а платье, несмотря на прохладу, промокло от пота. Не знала, что можно чувствовать себя такой несчастной.
Я все смотрю и смотрю на небо, как будто в любую секунду прилетит спасательный корабль, но небо все такое же пустое, синее, ясное.
Отец летит за мной. С тех пор, как мне исполнилось восемь и мы остались вдвоем, мы всегда были вместе. Я у него одна в целом мире, а он – у меня. И, когда он прилетит сюда и заберет меня, сухая кожа на руках останется лишь смутным, неприятным воспоминанием.
Майор Мерендсен не пускает меня к капсуле, предупреждает не выходить за край леса. Он не хочет, чтобы я увидела трупы.
Я пыталась возражать, говорила, что ничего страшного, если я их увижу, что просмотрела сотню медицинских фильмов и готова к такому потрясению. Конечно же, кровотечение в трехмерном изображении, голографическая замена конечностей и операции на грудной полости подготовили меня к ужасам, которые я могу увидеть на месте крушения. Но мои возражения звучали неубедительно даже для меня. Тогда я не понимала, но сейчас понимаю. Это не фильм, а реальность.
Он велел мне сесть, чтобы ноги отдохнули, поберечь силы для следующего отрезка пути. Но когда я сижу, то думаю, а я не хочу, чтобы воображение рисовало в голове ужасы.
Я выкапываю камни, а майор заканчивает рыть могилы – камни будут для них надгробиями.
Майор пару раз приходил проверить, все ли у меня в порядке, и выпить воды; лицо у него потемнело от пота и пыли, а руки – такие же красные и воспаленные от мозолей, как мои ноги. Непривычно видеть его уставшим: такое ощущение, что наш поход для него не сложнее прогулки по палубе, но сейчас он по уши в грязи и тяжело дышит. Все-таки он человек.
