– Должно быть, старик жалеет, что не продал нам свою жалкую ферму, пока у него еще была такая возможность, – сказал я вслух, а про себя подумал: «Синко Падрес» больше не существует. Мы выиграли!» Кажется, эта мысль даже принесла мне удовлетворение.
Но это был еще не конец. Конец наступил, когда на Никарагуа обрушился тропический циклон «Карлос».
Сам Маршалл Пикеринг не мог бы выбрать более подходящего времени для природного катаклизма. Можно было подумать, он подкупил ураган, поскольку по каким-то непонятным причинам «Карлос» не промчался дальше, а задержался над северными районами Никарагуа, и задержался надолго. За двадцать семь дней выпало больше двенадцати футов осадков. Не дюймов, а именно футов… Вода не только погубила весь урожай кофе, но и переполнила образовавшееся в кратере дремлющего вулкана озеро. Под тяжестью дождевой воды одна из стенок кратера не выдержала и обрушилась, и вниз хлынул могучий поток жидкой грязи и каменных обломков. Грязевой сель в тридцать футов высотой и в милю шириной пронесся по склону со скоростью курьерского поезда и низринулся в океан, оставив позади себя словно гигантским утюгом выглаженную полосу мертвой земли протяженностью тридцать с лишним миль. Три тысячи человек погибло, спаслись единицы (впоследствии суда Военно-морского флота и Береговой охраны подбирали уцелевших, вцепившихся в сломанные древесные стволы, на расстоянии свыше шестидесяти миль от берега). С точки зрения чистой экономики сельскохозяйственное производство на севере Никарагуа оказалось отброшено лет на тридцать назад, а ведь были еще и людские потери – тысячи детей лишились родителей, и тысячи родителей потеряли детей. Что же касалось «Синко Падрес», то четыре из пяти входивших в компанию хозяйств оказались точнехонько на пути оползня. Сель буквально сровнял их с землей. Кофейная компания, приглянувшаяся Маршаллу Пикерингу, перестала существовать, а единственный из оставшихся в живых «отцов» балансировал на грани окончательного банкротства.
* * *
Сделав дело, я вылетел в Бостон. Поднялся на лифте на верхний этаж, где находился офис Пикеринга. На никарагуанском солнце мое лицо покрылось темным загаром, да и сам я похудел и высох. Маршалл усадил нас в своем кабинете: меня, Брендана и еще нескольких парней из аналитического отдела. Сначала он спросил мое мнение, и я ответил, что у нас есть определенные возможности. Правда, на то, чтобы их реализовать, может потребоваться время, но если ему нужны прочные позиции на центральноамериканском рынке кофе, пренебрегать подвернувшимся шансом не следует. Пока я говорил, мне бросилось в глаза, что папа Пикеринг меня почти не слушал. Нет, смотрел-то он на меня, но вот слышал ли?.. Он как будто отключился от всего происходящего, а я знал, что́ это означает. Босс, как всегда, просчитывал ситуацию на три хода вперед, и каким бы ни был его следующий шаг, сделал он его уже давно.
Когда я закончил, папа Пикеринг повернулся к Брендану:
– Ну а ты что скажешь?
У Брендана была привычка: каждый раз, когда ему доводилось говорить об активах, акциях и прочих денежных делах, он совершал руками такие движения, словно стрелял из воображаемого револьвера. Всю пантомиму он давно отрепетировал и отшлифовал: вот Брендан выхватывает револьвер, вот прицеливается, стреляет, дует в ствол и снова прячет оружие в кобуру… По-моему, Брендану всерьез казалось, что все это делает его похожим на настоящего лихого ковбоя. Во всяком случае, теперь он называл себя именно так – Ковбой, поскольку прозвище Оззи, вызывавшее ассоциации уже не с Волшебником из страны Оз, а с откусывающим голову летучей мыши Оззи Осборном, ему явно разонравилось.
Сейчас Брендан проделал все полагающиеся телодвижения, а потом изрек:
– Бесперспективно. Надо прикрывать лавочку. Мы добились того, чего хотели, теперь нам осталось только минимизировать убытки и уйти.
«Мы добились того, чего хотели! – Эти его слова гулко отдались у меня в мозгу. – Мы?!!»
Только потом до меня дошло, как легко и изящно разыграл свои карты папа Пикеринг. С самого начала дело было вовсе не в кофе: «Синко Падрес» пострадали ни за что. Ему просто хотелось на полгодика убрать меня со сцены, чтобы освободить место для Брендана. Сам я с этим парнем общался не слишком много, но у меня сложилось твердое убеждение, что Брендан любил только Брендана и никого, кроме Брендана, и был готов продать собственную душу за деньги босса. И похоже, сделка совершилась удачно. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: пока я торчал в долбаном Никарагуа, зарабатывая для компании деньги (вернее, это я думал, будто зарабатываю для Пикеринга какие-то деньги), Ковбой-Брендан вовсю расшаркивался перед боссом и попутно ухаживал за моей девушкой.
На следующее утро Маршалл Пикеринг приступил к минимизации убытков. Он потребовал от «Синко Падрес» досрочного погашения кредитов. У компании не осталось ни денег, ни кофе (да и сама компания существовала теперь только на бумаге), но босса это не остановило, и заложенные земли акционеров перешли в собственность банка, которым владел… правильно, сам Пикеринг. И если в экономическом отношении ураган «Карлос» отбросил север Никарагуа на тридцать лет назад, то примененный боссом прием еще увеличил этот срок. Лет этак на пять, а то и больше. Самого Пикеринга это, впрочем, не задевало. Словно человек, переспавший с городской проституткой, он принял душ и отправился дальше по своим делам, и при этом считал себя абсолютно правым.
Еще бы, ведь у него были деньги!
Между тем целые деревни, жизнь которых была связана с кофейными плантациями, потеряли все. Ни работы, ни денег, ни земли – у этих людей не осталось ничего, какие-то жалкие крохи. Ради чего? – спрашивал я себя. Ради чего я сделал это? Ради денег Пикеринга? Ради Аманды? Ответ, который я в конце концов отыскал, наполнил мое сердце горечью. Ни ради того, ни ради другого. Для Пикеринга имело значение только одно: он стремился к власти, и эта цель подчиняла себе все, а я… я оказался всего лишь участником игры, которую он вел исключительно в своих интересах и по своим правилам.
Как говорится, поделом мне, но за что пострадали сотни и тысячи невинных людей?
Через неделю я вернулся в Никарагуа. Мне нужно было доставить туда подписанные Пикерингом и его адвокатами документы и освободить номер в леонской гостинице, который на протяжение нескольких месяцев служил мне и домом, и рабочим кабинетом. Вечером накануне своего окончательного отъезда в Штаты я взял напрокат мотоцикл и поехал в горы. До этого мои интересы ограничивались исключительно городскими складами, куда высушенные, очищенные и упакованные в джутовые мешки зерна доставлялись с плантаций, но сегодня мне вдруг захотелось взглянуть, как растет кофе и как живут люди, которые за ним ухаживали. За полгода, что я провел в Никарагуа, я ни разу не запачкал рук и ни разу не поговорил с простыми пеонами, которые из года в год собирали урожай на склонах дремлющего вулкана… Теперь в разговорах и вовсе не было никакого смысла, и все-таки я поехал. И не спрашивайте меня почему.
Нерадостной была эта поездка. Я катил по дороге, а навстречу мне сплошным потоком двигались целые семьи, которые, спасаясь от голода и нищеты, спускались в долину, хотя и там их, скорее всего, ждала все та же беспросветная нищета. Отцы, матери, дети в возрасте от младенцев до подростков… Босые, исхудавшие, часто без рубашек, они провожали мой мотоцикл погасшими взглядами. Многие несли на плечах узелки со своими скудными пожитками… нет, со своими жизнями, точнее, с тем, что от них осталось. Я не знал этих людей, потому что не старался узнать. Я не говорил по-испански и даже не пытался научиться, но что-то внутри меня – что-то такое, что очень напоминало совесть, – подсказывало, что это я виноват в постигшем их несчастье. Нет, не я наслал на эту страну ураган «Карлос», но как раз его-то они пережили бы – заново отстроили бы снесенные селем хижины, высадили бы новые кофейные кусты. А вот Маршалла Пикеринга и меня эти люди пережить не смогли. По их равнодушным, пустым взглядам я видел, что они окончательно сломлены, что у них не осталось даже надежды, а значит, не осталось ничего.
Особенно глубоко врезалась мне в память молодая женщина примерно на третьем месяце беременности. Ее голова была повязана черным траурным платком, из-под которого виднелись блестящие черные волосы, а лицо казалось пепельно-серым, как у человека, который в одночасье лишился всего, что было ему дорого. Женщина смотрела только себе под ноги, не замечая катящихся по щекам слез.
Заглушив двигатель, я сидел в седле и, сложив на груди руки, смотрел и смотрел на этих оборванных, исхудавших людей, которые, словно муравьи, бесконечной цепочкой двигались с горы вниз. Большинство из них, наверное, даже не знали, куда и зачем идут. Они просто шли, шли, пока ночная темнота или усталость не добирались до них. Тогда они ложились спать прямо на обочине, чтобы с первыми лучами солнца продолжить свой путь в никуда. Картина была настолько тягостной, что я снова запустил двигатель, развернул мотоцикл и поехал обратно в Леон, торопясь поскорее оставить позади это место, этих людей и эту страну. Я больше не хотел иметь ничего общество ни с Никарагуа, ни с кофе, ни с теми, кто его выращивал.
