– Когда шотландцы встанут на мою сторону, я смогу спокойно взять Францию, – говорит Генрих.
– Милорд муж мой, достаточно ли вы хорошо себя чувствуете, чтобы идти в поход самому?
В ответ король награждает меня широкой улыбкой, такой же беззаботной, как у молодых офицеров его армии.
– Я могу сидеть верхом, – говорит он. – Как бы нога ни подводила меня, когда я хожу пешком, на коне я сижу уверенно. А если я могу сидеть верхом, то и смогу вести свою армию на Париж. Ты увидишь.
Я поднимаю взгляд на него, чтобы запротестовать, – ведь половина членов Тайного совета уже обращались ко мне с просьбами поддержать их призыв к королю не ходить в поход самому; даже испанский посол говорил, что император не советовал Генриху этого делать, – как вдруг замечаю среди сотен людей в огромной церкви знакомый поворот темноволосой головы, профиль, линию скулы, драгоценный камень в шляпе и быстрый взгляд, брошенный на меня из-под нее. В то же мгновение я узнаю своего любовника, Томаса Сеймура.
Я бы узнала его где угодно, даже если б он стоял спиной ко мне. Король оступился и выругал пажа за то, что тот не успел поддержать его, я делаю шаг назад и цепляюсь за руку Нэн. Тускло освещенная церковь начинает вращаться перед моими глазами, и я, боясь упасть в обморок, сжимаю руку сестры еще сильнее.
– Что случилось?
– Живот скрутило, – стараюсь ответить я как ни в чем не бывало. – Просто такая часть месяца.
– Осторожно, – говорит Нэн, не сводя с меня взгляда и не замечая Томаса, а у того хватает здравого смысла отойти подальше от нас.
Я делаю несколько неуверенных шагов, часто моргая. Я больше не вижу его, но чувствую на себе его взгляд, чувствую его присутствие в церкви, почти ощущаю запах его тела. Я ощущаю прикосновение его груди к своей щеке, как клеймо. Мне кажется, что все смотрят на меня и знают, что я – его любовница, что я его шлюха. Что однажды я умоляла его любить меня всю ночь напролет, словно я была его полем, а он – моим плугом.
Я впиваюсь ногтями в свою ладонь, почти проткнув ее до крови. Король подзывает второго пажа, который встает с другой стороны от него. Генрих потянул ногу и теперь старается справиться с болью и неустойчивостью шага, и не смотрит на меня. Никто не замечает моей минутной слабости. Все глаза устремлены на короля, подмечая, что тот стал сильнее, но все еще нуждается в помощи. Генрих бросает вокруг гневные взгляды, не желая слышать, что он все еще слишком слаб, чтобы ехать во главе собственной армии. Он кивает мне, чтобы я подошла ближе.
– Идиоты, – бросает король.
Я изображаю улыбку и киваю, но не слышу его. Мы входим в парадный зал под звук горнов, а я вспоминаю вкус губ Томаса и то, как он кусал мою губу во время поцелуя. На меня обрушивается волна воспоминаний, таких острых, словно это все происходило со мною прямо сейчас: вот он целует меня и покусывает за губы, пока ноги мои не подгибаются и он не относит меня на кровать…
Мы с Генрихом проходим сквозь кланяющихся нам придворных, чтобы сесть на свои места на возвышении, но я не вижу ничего, кроме освещенного свечами лица Томаса.
К Генриху подходят двое крепких слуг, чтобы помочь ему подняться на две невысокие ступени, усесться и устроить удобно ногу. Я сажусь на свое место рядом с ним и поворачиваюсь, чтобы посмотреть на придворных через широко распахнутые двери, ведущие в залитый солнцем и выложенный красным кирпичом внутренний дворик. Затем делаю глубокий вдох и жду неизбежный момент, когда Томас Сеймур подойдет ко мне, чтобы засвидетельствовать свое почтение.
Внезапно я ощущаю рядом с собою движение: на соседнее со мной место садится принцесса Мария.
– С вами всё в порядке, Ваше Величество? – спрашивает она.
– А что?
– Вы так бледны…
– Просто немного болит живот, – говорю я. – Ну, понимаешь…
Мария кивает. Она сама редко не испытывает боли, при этом знает, что мне нельзя не присутствовать на этом пиру или каким-либо образом выказать свое состояние.
– У меня в комнате есть настойка листьев клубники, – говорит она. – Я могу послать за нею.
– Да, да, пожалуйста, – быстро соглашаюсь я.
Мой взгляд обегает комнату. Томас должен будет подойти и засвидетельствовать свое почтение королю перед тем, как к столу потянутся бесконечные вереницы слуг с подносами с непременными яствами свадебного застолья. Он должен подойти и поклониться, чтобы потом занять свое место за столом высокого дворянства. И все будут следить за тем, как он кланяется мне, но никто не должен заметить, что я побледнела. Никто не должен знать, что мое сердце бьется так громко, что мне кажется, что это слышит принцесса Мария за шумом и шорохом, сопровождающим усаживание двора за стол. Не выдаст ли он свое волнение? Я пытаюсь представить, не подведет ли его на этот раз его смешливая дерзкая храбрость? Или он решил вообще не приходить на пир? Или он сейчас где-то в саду, пытается настроить себя на то, чтобы подойти ко мне? Возможно, он не находит в себе сил поприветствовать меня, как некогда знакомую, или поздравить с недавней свадьбой и возвышением в статусе? Но он же должен понимать, что ему этого не избежать; значит, сейчас будет самый удобный момент для этого…
Как раз в тот момент, когда я решила, что он слишком медлит и, наверное, нашел оправдание не являться на пир, я вижу его. Томас прокладывает себе дорогу меж столами, опережая слуг, улыбаясь одному, похлопывая по плечу другого, проходя мимо людей, окликающих его по имени и приветствуя их в ответ. Вот он предстает перед возвышением, на котором стоит трон короля, и Генрих смотрит на него.
– Том Сеймур! – восклицает он. – Как я рад, что ты вернулся! Должно быть, ты гнал изо всех сил, ведь путь был неблизкий…
Томас кланяется, даже не глядя на меня, и улыбается королю такой знакомой, легкой улыбкой.
– Я гнал, как конокрад, – признается он. – Я так боялся, что опоздаю и что вы будете уже вооружены и отправитесь в поход без меня…
– О, ты как раз вовремя, – говорит король. – Я заканчиваю вооружать армию и намереваюсь выступать уже в течение месяца.
– Я так и знал! – восклицает Томас. – Я знал, что вы никого не станете ждать! – Король одаривает его лучезарной улыбкой. – Ну что, возьмете меня с собой?
– О, тебя бы я взял обязательно. Ты должен стать командующим армией. Я доверяю тебе, Том. Твой брат громит шотландцев, ставя их на место. Я рассчитываю на тебя, на то, что ты покроешь свое имя славой и защитишь наследие твоего племянника во Франции.
Томас прижимает руку к сердцу и кланяется.
– Я лучше умру, чем подведу вас. – За все это время он так и не посмотрел на меня.
– Можешь поприветствовать твою королеву, – говорит Генрих.
Томас поворачивается ко мне и адресует мне низкий бургундский поклон, самый грациозный жест из существующих, и рука с длинными пальцами касается краем зажатой в ней роскошной шляпы пола.
– Какая радость видеть вас, Ваше Величество, – говорит он совершенно спокойным и холодным голосом.
– Добро пожаловать ко двору, сэр Томас, – осторожно говорю я. Я слышу эти слова словно со стороны, будто маленькая девочка, произносящая заученный урок в классе. Так положено приветствовать вернувшегося ко двору советника. – Добро пожаловать ко двору, сэр Томас.
– Какую работу он проделал для нас! – Генрих поворачивается ко мне и похлопывает меня по руке, лежащей на подлокотнике моего трона, так и оставив ее там, словно показывая, что он владеет как рукой, так и моим телом. – Сэр Томас заключил договор с Нидерландами, который обеспечит нам безопасность, пока мы будем наступать на Францию. Он убедил в необходимости этого соглашения саму правительницу, королеву Марию. О, этот человек большой шельмец… Ну что, Том, она красива?
По колебанию Томаса я могу судить, что этот вопрос был невежлив, учитывая тот факт, что королева не отличалась особой красотой.
– Она умна и милосердна, – говорит он. – И предпочитает войне с Францией добрый мир.
– Вот уж причуда, и вдвойне! – присоединяется к беседе Уилл Соммерс. – Умная леди, стремящаяся к миру… О чем еще ты нам расскажешь, Том? О честном французе? Об умном немце?
Двор разражается смехом.
– Ну что же, ты вернулся как раз ко времени, к началу войны. Ибо время мира подошло к концу! – восклицает Генрих и поднимает свой вместительный бокал, обозначая тост.
За столом все встают и поднимают свои бокалы, и пьют в честь войны. Слышен шум и скрежет от передвигаемых сидений по деревянному полу. Томас кланяется и возвращается к своему столу. Когда он садится на место, кто-то наливает ему вина, кто-то хлопает по плечу. И он по-прежнему не смотрит на меня.
Дворец Уайтхолл, Лондон
Лето 1544 года
Он не смотрит на меня. Он вообще не смотрит на меня. Когда я танцую в кругу и мой взгляд переходит с одного улыбающегося лица на другое, я никогда его не вижу. Он либо разговаривает с королем, либо беседует и смеется с кем-то из друзей в углу зала, либо за игральным столом, либо смотрит в окно. Когда двор отправляется на охоту, он сидит на высоком черном жеребце, опустив голову, поправляет сбрую или похлопывает коня по шее. Стреляя из лука, он смотрит только в цель, а играя в теннис, сосредотачивается только на мяче. По утрам, на утренней мессе, сопровождая короля и подставляя ему плечо, он никогда не смотрит на верхние галереи, где молюсь я и мои фрейлины. Во время долгих служений, когда я подглядываю сквозь пальцы, закрыв лицо руками, я вижу, что он не закрывает глаза в молитве, а пристально смотрит на дароносицу. И тогда его лицо, освещенное падающим сквозь окно над алтарем светом, кажется мне ангелоподобным. Я закрываю глаза и молча молюсь: «Господи, помоги мне! Забери у меня эту страсть, сделай меня такой же слепой к нему, как слеп он ко мне!»
