Мы с фрейлинами вышиваем знамена и готовим полосы льняной ткани на перевязи. Я вышиваю нарядный дублет с розами Тюдора и геральдическими лилиями для короля, как вдруг дверь в мои покои открывается и в нее входит полдюжины дворян в сопровождении Томаса Сеймура. Его красивое лицо, как всегда, бесстрастно.
Я ловлю себя на том, что смотрю на него с ужасом и смятением, напрочь забыв про иглу. С тех пор как больше года назад, на рассвете, мы расстались как любовники, пообещав не заговаривать и не искать общества друг друга, он ни разу не посмотрел на меня. Даже ощущение божественного призвания не избавило меня от страсти к этому человеку, как бы я об этом ни молилась. Каждый раз, входя в комнату, я в первую очередь ищу его лицо и каждый раз, когда вижу его танцующим с одной из фрейлин, ненавижу ее за то, что его рука лежит на ее талии, что его голова наклоняется к ней, за то, как она распутно розовеет от его внимания. Я никогда не ищу его за обедами, но каким-то образом он всегда оказывается там, где я могу видеть его краем глаза. Внешне я всегда бледна и неподвижна, но внутри сгораю от страсти. Я жду каждое утро по дороге на мессу, на завтраке, на охоте. Я делаю все, что от меня зависит, чтобы никто не замечал, что я на него смотрю, и никто не догадывается, как остро я ощущаю его присутствие, когда он входит в комнату, кланяется мне или просто проходит мимо, присаживается у окна или тихо беседует с Марией Говард. Утром и вечером, на завтраках и обедах я слежу за тем, чтобы мое лицо оставалось бесстрастным, когда мой взгляд натыкается на его темные локоны, и я тут же скольжу глазами мимо, словно его не замечала.
И вот он неожиданно оказывается здесь, входит в мои покои так, словно его сюда когда-либо приглашали, кланяется мне и принцессам, приложив руку к сердцу и таинственно мерцая глазами. Словно я призвала его своим лихорадочно бьющимся сердцем, словно он ощущает жар моей кожи, словно я вслух кричала ему призывы, словно я была готова умереть, если он не явится на мой зов…
– Ваше Величество, я явился по приказу Его Королевского Величества. Он просит вас пожаловать к нему, через маленький сад, одной.
Я уже оказываюсь на ногах, а драгоценный дублет – на полу, золотые нити вышивки вытянуты из ушка иглы, потому что я пошла навстречу Томасу, по-прежнему держа иглу в руках.
– Я возьму с собой принцесс, – говорю я, с трудом делая вдох.
– Его Величество сказал, что вам следует прийти одной, – отвечает Томас. Он вежлив, на его лице улыбка, но глаза продолжают оставаться холодными. – Если я правильно понял, он приготовил вам сюрприз.
– Тогда я пойду к нему немедленно, – говорю я.
Я почти не замечаю улыбающиеся лица фрейлин, когда Нэн без единого слова забирает иглу у меня из руки. Томас Сеймур подставляет свою руку, я опираюсь о нее и позволяю ему вывести себя из комнат, вниз по широким ступеням, к залитому солнцем выходу в сад.
– Это ловушка, – тихо и монотонно произношу я. – Это ловушка?
Он качает головой в ответ, затем кивает страже, поднимающей пики, чтобы дать нам пройти навстречу солнцу.
– Нет. Просто иди вперед.
– Послав тебя за мной, он устроил мне ловушку. Он увидит… Я не должна идти с тобой.
– Сейчас ты должна просто вести себя так, словно не случилось ничего необычного. Ты должна явиться на его зов, и мы должны прийти к нему без промедления, затратив на это столько времени, сколько обычно требуется, чтобы пройти через сад. Твои фрейлины сейчас смотрят на нас из окна, и дворяне будут смотреть из окон покоев короля. Мы сейчас пройдем этот путь вместе, рядом, не останавливаясь и не глядя друг на друга.
– Ты и так никогда не смотришь на меня! – вдруг выпаливаю я.
Я щиплю себя, чтобы заставить себя идти спокойно. Эти мгновения кажутся мне чистилищем: я должна идти рядом с мужчиной, которого я обожаю, подстраивая свои шаги под его походку, и стараться не обращать на это внимания, в то время как мое сердце грозит разбиться о ребра от всех слов, которые мне так хочется ему сказать.
– Конечно, не смотрю, – говорит Томас.
– Потому что ты меня разлюбил, – я говорю очень тихо, но в моем голосе все равно слышна боль.
– О, нет, – легко говорит он, поворачиваясь ко мне с улыбкой. Он бросает взгляд на окна крыла, принадлежавшего королю, и кивает кому-то в эркере. – Потому что я отчаянно в тебя влюблен. Потому что не могу спать, думая о тебе. Потому что сгораю от страсти к тебе. Я не смею поднимать на тебя глаза, потому что, стоит мне это сделать, и все, кто не слеп, увидят это в моем взгляде.
Я чувствую, как у меня подкашиваются колени, и я почти сбиваюсь с шага, чувствуя, как мой лихорадочный пульс отдается во всем моем существе.
– Иди дальше! – одергивает он меня.
– Я думала…
– Я знаю, что ты думала. Ты была не права, – резко говорит он. – Продолжай идти вперед. Вот и король.
Генрих восседает на огромном кресле, которое они вынесли в залитый солнцем сад.
– Я не могу тебе сказать… – шепчу я.
– Я знаю, – отвечает он. – Нам нельзя разговаривать.
– Мы можем встретиться?
Томас подводит меня к королю и низко кланяется.
– Нет, – отвечает он и отступает назад.
* * *
Я пришла на чествование. Лучезарная улыбка короля говорит о том, что вскоре мне доверят высочайший пост, который когда-либо занимала королева, за исключением Екатерины Арагонской. Король сначала говорит мне в приватной обстановке в саду, а затем объявляет всему королевству, что мне доверяется пост королевы-регента. Половина советников отправляются с ним на Францию, другая половина останется со мной. Архиепископ Кранмер становится моим главным советником, и я обращаю внимание на то, как король балансирует его остальными советниками: вторым по значению человеком в моем окружении должен был стать лорд-канцлер Томас Ризли, главный враг Кранмера и весьма сомнительный друг мне. После возвращения из шотландских земель, после преподавания уроков вежливости и сговорчивости с предложениями английского короля моим советником должен стать Эдвард Сеймур. Сэр Уильям Петр, тихий, вежливый секретарь Генриха, тоже должен был приступить к своей службе у меня.
Для меня эта возможность – невероятный шаг вперед. Я чувствую, как на меня устремляются взгляды обеих принцесс, как только объявление было сделано публично. Это означало, что девочки увидят, как женщина правит королевством, что это возможно. Одно дело говорить им, что женщина способна иметь свое мнение и править, и совсем другое – показать им, как их мачеха в возрасте тридцати двух лет будет на деле управлять королевством. Я и боюсь, что не справлюсь, и знаю, что мне это по плечу. День за днем я наблюдала за королем и временами сожалела о постоянно меняющихся решениях, которые он принимал, и приказах, продиктованных исключительно его капризами. Даже не имея советников, отстаивающих обе стороны религиозного спора, я бы стремилась к взвешенному, компромиссному курсу. Королевству необходимы перемены и реформы, но я никогда не стала бы требовать наказаний для их противников. Я бы не делала того, что делал Генрих: не назначала бы расследований против одного человека, заставляя его дрожать от страха, не отправляла бы его за решетку, все это время зная, что дело не дойдет до суда. Мне кажется, что в том, как мой муж использует свою власть, есть некое безумие, и, хотя я никогда не буду его критиковать, во всяком случае, я надеюсь править так, чтобы это было более разумно и человечно.
Половина двора отправляется с королем на войну. У всех них есть свои посты, титулы и обязанности. Все они собранны и вооружены. Для короля изготовлены новые доспехи. С тех пор как Генрих упал и повредил ногу, он не носил ничего тяжелее нагрудника, но ради этого похода его старые доспехи были извлечены из хранилища и претерпели изменения, став более широкими. Мастерам пришлось укрепить доспехи новыми частями и заклепками, но король заявил, что доспехи ему не подходят, и заказал совершенно новые, из оружейной при Тауэре. Кузнецы и мастера работали днем и ночью, чтобы создать новые доспехи для короля, с более широкими креплениями для огромного нагрудника и набедренников, но, как только они были готовы, король объявил, что хочет что-то другое. В конечном итоге он остановил свой выбор на итальянских доспехах, отделанных позолотой и черной гравировкой, огромным количеством декоративных вставок из цветных металлов, этакое застывшее в металле воплощение претенциозной власти и богатства.
Конюхи готовили коня Его Величества, выводя его на выездку с большим отягощением, и жеребец неделями бегал с мешками, пристегнутыми к седлу. Таким образом они добивались того, чтобы Его Величество мог передвигаться на нем с удобством и безопасностью. Эта лошадь никогда раньше не состояла на королевской службе – крепкий жеребец с крепкими ногами и мощными копытами. Для него тоже создали доспехи, защитив крупный торс, шею и голову. Крайне сомнительно, что и без того тяжелый король сможет ехать верхом, не говоря уже о полном боевом облачении и коня, и всадника, но от ударов его тяжелых копыт сотрясается вся мостовая и гудят палубные доски.
