– Нет. Но тем не менее любовница у него может быть.
Мне пришлось отвести взгляд, чтобы спрятать горькое недоумение. Я не думала, что у него есть любовница, и молилась, чтобы причины его сдержанности не кончались подольше. Потому что, если он снова предъявит права на меня, мне будет некуда деваться. Я боялась этого. Пустота, иногда прерываемая картинными торжествами и отвратительными делами в спальне, – так мне представлялась будущая жизнь. И дети: я должна понести от него. Упаси меня Господь от этого!
– У моей госпожи все еще… – сказала Пантализея.
Мы так долго скрывали мои месячные, что продолжали говорить об этом вполголоса, словно о вечной тайне.
– Почему ты спрашиваешь? – Я изобразила любопытство, чтобы скрыть внезапно овладевшую мной панику.
У меня случались кровотечения и после, но я не знала, то ли это месячные, то ли следствие его жестокости.
– Потому что женщины могут понести, если луна во второй фазе и…
Ее прервал стук в дверь. На пороге появилась Лукка, моя старшая горничная.
– Синьора, простите меня, но за воротами какой-то незнакомец.
– Незнакомец? – Я отложила вышивку. – А ворота заперты?
– Да, моя госпожа. Мы всегда их запираем с наступлением сумерек, как вы приказывали.
– Тогда гоните его прочь. Может быть, он шпион, который хочет убедиться, что я никуда не делась.
Именно этого я больше всего и боялась. Хотя я и была герцогиней Пезаро, женой одного из Сфорца, но если мои отец и брат в плену у французов, кто-нибудь мог пожелать пленить и меня ради выкупа.
– Постой! Ты знаешь, кто это? – спросила я.
Все же маловероятно, что кто-то попробует похитить меня в одиночку, без поддержки вооруженного отряда.
– Нет, моя госпожа, но вид у него такой, будто он проделал долгий путь. Он сидит там на лошади.
Неужели это наконец курьер? С надеждой и боязнью я накинула мантию, надела перчатки и с моими дамами поспешила во двор. Над нами нависало черное небо, в холодном воздухе кружились снежинки. Приказывая отпереть скрытую дверь в больших створках, я видела пар от собственного дыхания. Здоровенный пес, который сидел у ворот круглый год, рвался с цепи. Привратник, одноглазый ветеран, пострадавший в какой-то давней битве, держал собаку за ошейник, готовый спустить ее в любой момент. Когда дверь распахнулась, я поняла: какие бы вести ни привез этот человек, меня, как Борджиа, они порадуют.
Всадник мешком сидел на коне, у которого выпирали все его ребра. Ни лошадь, ни человек на ней не шевелились, словно нарисованные на заднике ночи. Я двинулась было навстречу, но Пантализея удержала меня. Лукка побежала вперед. У коня и всадника был такой вид, будто они вот-вот рухнут наземь. Тем не менее мы совершенно не подготовились к встрече. Окажись здесь французский разведчик, его некому было встретить, кроме Лукки и пса.
Лукка подошла к нему на два шага, но незнакомец уже свалился с лошади и с глухим стуком упал на землю. Вырвавшись из рук Пантализеи, я поспешила туда, где Лукка склонилась над упавшим, протянула руку к шарфу, которым было обмотано его лицо. Просто одетый – в грубом кожаном колете, шерстяных рейтузах, туфлях на беличьем меху, – он лежал под плащом из бычьей кожи, раскидав руки и ноги. На руках обрезанные перчатки, кончики пальцев посинели от холода.
– Он умирает! – воскликнула я. – Его нужно немедленно занести внутрь…
И тут слова застряли у меня в горле. Лукка развернула шарф, и я увидела тонкие черты мертвенно-бледного лица, точеного, как на иконе, густую золотисто-рыжую бороду, похожую на ржавчину, и полузакрытые веки и глаза, которые, казалось, видели, но не узнавали меня.
Я присела рядом с ним, взяла его за руку, прошептала:
– Чезаре…
Он проспал целую ночь и целый день. А когда наконец проснулся, в комнату через окно на его подушку падали солнечные лучи; выбеленные простыни были лишь чуть белее его кожи.
Он вздрогнул. С моей табуретки у кровати я протянула руку и прикоснулась к его пальцам, с облегчением почувствовала тепло его тела.
– Тебе нечего бояться, – успокоила я его. – Ты в безопасности.
Его зеленые глаза расширились. Они очень живописно смотрелись на бледном лице, словно осколки изумрудов на гипсовой маске.
– Лючия, – произнес он едва слышным голосом. – Как долго я…
– Ты появился две ночи назад. А сейчас середина дня.
Я взяла бутылку с прикроватного столика, налила в чашку немного густой белой жидкости. Когда я наклонилась над ним, чтобы поднести чашку к его губам, он схватил меня за запястье. Несмотря на его очевидную хрупкость, он все еще был удивительно силен.
– Что это?
– Очищенный молочный чертополох[51] с медом и мятой. – Я встретила его подозрительный взгляд. – Пантализея сама его заваривает. Это средство против горячки и усталости. Выпей.
Пригубив горького отвара, Чезаре закашлялся. Я отерла его рот, потрескавшиеся губы, и он слабо улыбнулся мне:
– Отвратительно, как яд. Ты должна дать немного Джованни. – (Я замерла.) – Что такое? В чем дело? – просипел он.
Он слишком хорошо знал меня. Даже теперь, чуть живой, он почувствовал мое замешательство.
– Ничего. – Я поставила чашку и выдавила улыбку, вспоминая его письмо. – Вопросы должна задавать я. Ты появляешься ночью без предупреждения, отказываешься назвать свое имя, а потом без сознания падаешь с лошади. – У меня перехватило горло. – Я думала, что потеряла тебя.
– Я тоже думал, что потерял тебя. Этот одр все еще жив?
Я отрицательно покачала головой:
– Лошадь сдохла, не прошло и часа.
– Бедное животное. – Он посмотрел на окно. Свет расцвечивал его профиль, выявлял золотые волоски в медной бороде. – Она была вьючной кобылой. Я украл ее и прискакал сюда без остановки из Веллетри. У меня ушло на это пять дней. Чудо, что она столько продержалась.
– Веллетри? Но это же много миль от Рима! Я думала, ты был с папочкой.
– Был, – мрачно ответил он.
Слезы хлынули у меня из глаз.
– Боже мой! Неужели папочка… Он все еще…
Чезаре с трудом приподнялся с подушки:
– Да. Не беспокойся. Он жив. Я должен был встретиться с ним в Перудже. Договорились еще до моего отъезда из Рима. Но сначала я должен был увидеть тебя.
Я прогнала печаль:
– Не понимаю.
– И не можешь понимать. – Он перебирал пальцами незашнурованный ворот ночной сорочки. Ее откопали в cassone Джованни, потому что в седельном мешке Чезаре ничего не нашлось, кроме грязного белья и каких-то объедков. Лукка раздела моего брата, вымыла и уложила в кровать. Теперь, когда рубаха отошла и обнажила пушок на его груди, я отвела взгляд. Я все еще думала о нем как о брате, который старше меня на пять лет, как о моем защитнике и товарище по детским играм. Я забыла, что Чезаре сейчас мужчина, ему почти двадцать лет. – Нам пришлось заключить договор с королем Карлом, – нарушил он тишину. – Нас, конечно, будут презирать за это, клеймить по всей Италии, но у нас не было выбора. Мы оказались запертыми в замке. Французы угрожали начать обстрел…
– Да, – оборвала я его. – Я получила твое послание. Оно все еще у меня.
– Так оно дошло до тебя? – На его лице появилась едва заметная улыбка. – Если увижу того курьера, обязательно награжу. Только чертовски храбрый человек мог выбраться тогда из города, я уж не говорю о том, чтобы добраться до Пезаро. – Он снова замолчал, перебирая пальцами свою рубаху. – В общем, тайный ход из Ватикана обрушился под их огнем. Выхода у нас не было. И хотя король обещал обходиться с нами достойно, после того как их армия вступила за стены, началось мародерство. Еврейский квартал, район Борго и палаццо. Они обчистили все. Мама бежала на свой виноградник на Эсквилинском холме. Они могли бы сжечь и изнасиловать весь город, если бы мы не подписали договор. – Он поморщился. – Я видел турок в бою – они куда как сдержаннее. А французы – настоящие животные. Обоссали все алтари в базилике. В Ватикане держали лошадей, а в папские апартаменты приводили своих шлюх.
– Dio mio! – Я перекрестилась, думая о прекрасных фресках, позолоченной мебели, гобеленах, которые теперь испорчены, опоганены. – И к какому соглашению вы пришли? – спросила я, готовя себя к известию, что мы теперь подданные французского короля.
– А ты не хочешь узнать, что случилось до этого? – Он заговорил озорным тоном, отчего я улыбнулась. – В Риме начались бунты. Вообще-то, мы не одобряем разбоя, кроме тех случаев, когда сами его и провоцируем. Карл заволновался. Его людей убивали на улицах, поэтому он отправил срочное послание в замок, прося у отца аудиенции. Все было очень по-королевски, очень тайно. Карл приехал в замок, они обнялись, а потом отправились на прогулку по лоджии. – Чезаре подался ко мне. – Ты никогда не видела такой невероятной пары. Отец, который тяжело вышагивал в camauro[52], и Карл, который подпрыгивал рядом, весь дерганый и пускающий слюни. Французский король – карлик, он страшнее смертного греха и не выше моего плеча. К тому же глуп. Под его властью оказался весь Рим. Он мог вынудить нас на что угодно, но, когда они с отцом закончили свою прогулку, договор был заключен. Карл обязывался покоряться папе как верховному понтифику, отказывался от всех прежних намерений лишить его престола, а папа санкционировал Крестовый поход против турок, гарантируя ему свободный проход по нашему государству.
