Араминта Холл - Всё или ничего

Бетти выхватила сверток из рук Агаты и разорвала бумагу.

– Смотри, Хэл, – завопила она, – это палатка, надувная палатка, смотри!

– Она портативная, – объяснила Агата. Голос был слабым, и ей пришлось на мгновение приложить руку к голове, чтобы та перестала кружиться.

Отец Рут встал, чтобы всех сфотографировать, загородив ей обзор и нажав на вспышку, которая, как ей показалось, заметалась по комнате. Агата услышала хлопок и общий смех, когда палатка развернулась. Бетти первой туда залезла и громко призывала Хэла. Отец Рут продолжал фотографировать, а Рут и ее мать громко обсуждали новые шторы, которые Рут повесила несколько недель назад. Тут Хэл начал плакать, но никто вроде бы не замечал. Для него слишком всего много, хотелось сказать Агате. Она сделала шаг вперед, но одновременно то же самое сделал Кристиан. Хэл поднял голову, увидел их обоих и протянул руки к отцу, который взял его на руки и вынес из комнаты.

Агата выскользнула за ними. Кристиан понес Хэла наверх, и тот уже несколько успокоился. Она повернулась и пошла на кухню, но ей показалось там тесно, да и голоса и шум из гостиной были прекрасно слышны. Агата отперла дверь черного хода и вышла в сад. Она прошла босиком по все еще влажной от росы траве и остановилась около огородной грядки. Овощи прекрасно плодоносили, их ели почти каждый день, и на вкус они напоминали солнце, которое помогало им расти. Агата смотрела на крепкие растения и вспоминала тот день, когда они сажали семена. День, когда она влюбилась в Хэла, да так, что все, касающееся его, стало важным и он заполнил все ее мысли. Она стояла, пока дыхание не пришло в норму и на периферии глаз перестали мелькать белые огни. Все нормально, сказала она себе, еще один день, и нас здесь не будет, и мы сможем даже ничего этого не вспоминать, если нам не захочется.

Кристиану удалось побыть наедине с Рут всего несколько минут, в промежутке между тем, как проснулась перевозбужденная Бетти и первый гость позвонил в дверь в три часа. Он пошел в спальню, чтобы убрать туда свой ноутбук, и застал ее там – она переодевалась.

Она заставила его снова почувствовать себя пятнадцатилетним.

– Мне очень нравится это платье, – сказал он.

– Хорошая попытка.

– Нет, правда.

Рут смотрелась в зеркало, поглаживая пальцем кожу под глазами. Она часто так делала, и Кристиан только сейчас понял, что он представления не имел, зачем она это делает, никогда не удосуживался спросить. Ему отчаянно хотелось сказать что-нибудь веское, прежде чем она исчезнет в домашней суете и он потеряет ее на несколько часов.

– Я рад, что смог быть здесь сегодня.

Рут удивилась:

– В самом деле? А по мне, все эти праздники сущий кошмар.

– Нет, ты ведь знаешь, о чем я. Разумеется, праздники – сущий кошмар. Обычно я старался улизнуть. Или подсчитывал, сколько смогу выпить, чтобы не разозлить тебя. Но сегодня все иначе. Не знаю, но просто замечательно быть с тобой и детьми.

Она повернулась и сказала ядовитым тоном:

– Звучит как самоучитель.

– Извини, видно, мне не удалось выразить то, что я хотел сказать.

Он увидел, что при этих словах лицо Рут смягчилось, она даже подошла поближе:

– Знаю. И к тому же я знаю, что ты имел в виду.

Кристиан протянул руку и взял ладонь Рут. Ему хотелось притянуть ее к себе, но он не рискнул зайти так далеко:

– Рути, прости меня. Пожалуйста, пожалуйста, не прогоняй меня.

Рут опустила глаза.

– Кристиан, я тебя люблю. Но не уверена, что смогу снова тебе довериться. Я даже не знаю, могу ли тебе верить, – тихо проговорила она.

– Понимаю. Но можно я останусь и докажу это тебе? Дай мне полгода или что-то в этом роде, и если все, что я говорил, чушь собачья, тогда я уйду.

Рут отняла руку:

– Не знаю. Сейчас я не в состоянии четко думать. Давай проживем сегодняшний день, и только потом будем принимать серьезные решения. – И она вышла из комнаты.

Кристиан стоял у окна, одержимый эмоциями, каких не испытывал много лет. Все, что он говорил Рут, было реальностью, но, тем не менее, он отрицал значение этих слов тем, кто он есть или кем он был. Он был потрясен, обнаружив, что забыл, насколько сильно любит свою жену. Как ее присутствие внушило ему ложное ощущение безопасности. Журнал Рут постоянно разглагольствовал о совместном времяпрепровождении пар и общем опыте, о развитии взаимных интересов и посещении ресторана хотя бы раз в месяц, чтобы оживить отношения. Но разумеется, все, на что он купился, всего-навсего потребительское дерьмо, которое правит нашими жизнями. Любовь – не спектакль, на который вы сходили вместе, не музыка, которая нравится обоим, не тарелка спагетти на двоих. Кристиан теперь понимал, почему в полностью понятном мире человечеству так трудно разобраться в чувстве, у которого нет начала, конца и сущности.

Возможно ли измениться за один день? Он читал о людях, на которых нисходило прозрение. Но разве они не были главным образом религиозными? К тому же процесс отнюдь не был таким внезапным. То, что он сейчас ощущал, было словно сбросить слишком теплое пальто: освобождение от тяжести и жара, когда прохладный воздух начинает обвевать твою кожу. Тридцать девять – определенно многовато, чтобы все еще взрослеть, но именно так он себя чувствовал. Он знал с завидной уверенностью, что больше не станет тянуться к еще одной пинте после работы, во время вечерних вылазок с друзьями и даже при обмывании удачной сделки или повышения по службе. Он знал, что с удовольствием будет читать Бетти сказку на ночь, или чистить зубы вместе с Хэлом, или даже смотреть по телику какую-нибудь дрянную передачу вместе с Рут. Он понял, что все больше становится похожим на своих родителей. Что Бетти и Хэл, когда вырастут, станут считать его скучным и отставшим от жизни, как он считает своих родителей. Будут сидеть в своих спальнях, слушать скачанную с компьютера музыку и удивляться, как сумели выжить их предки, будучи такими одноклеточными. Мысль заставила его улыбнуться. Каким-то странным и незнакомым образом это казалось правильным.

Рут ненавидела устраивать праздники и вечеринки. Она нервничала, казалась себе неловкой и буржуазной, хотя наверняка смешно было бы даже надеяться, что она такой не была на самом деле. Сегодня было еще хуже, потому что каждый раз, когда она пыталась сделать что-нибудь полезное на кухне, она чувствовала, как Эгги выпускает колючки и атмосфера становится напряженной. В конечном итоге она предпочла уйти.

Она прошла в гостиную, уселась там с Хэлом и начала читать ему книги, которые подарили родители. Он устроился у нее на коленях, и она взяла его пальчик и принялась водить им по синим туфлям, красной футболке, желтым шортам.

– Синий, – сказала она мальчику. – Ты можешь сказать «синий»?

Но он спрятал личико под ее рукой, и сердце ее охватила безмерная любовь к нему. Она поразилась своей уверенности, что, даже если с ним что-то не так, это не имеет значения: она будет любить его еще сильнее, защищать его от мира, в котором существует не только добро, но и зло.

Вошла Бетти, пристроилась на подлокотнике кресла, в котором они сидели, и положила головку на плечо Рут.

– Привет, солнышко, – сказала Рут. – Я пытаюсь научить Хэла узнавать цвета.

И Бетти, ради разнообразия, не стала указывать, что Хэл не умеет говорить, потому что он глупый, или кричать на Рут. Она взяла руку брата и стала рассказывать ему, какие есть цвета в мире. Рут откинулась на спинку кресла, чувствуя, как трепещет сердце. Самое лучшее в замечательных моментах – это их непредсказуемость.

Когда она в следующий раз заглянула посмотреть, как идут дела у Эгги, у той не получилась глазурь на печеньях, и Эгги соскабливала ее и была вся пунцовая. Рут сказала, чтобы она не расстраивалась, но у Эгги был такой вид, будто она вот-вот расплачется, и Рут сочла за лучшее снова уйти.

Она отправилась в сад, чтобы посидеть с матерью и выпить бокал вина. Она была взвинчена всем происходящим, и алкоголь сразу ударил ей в голову. Кристиан был таким странным. Она не могла позволить себе поверить, что, если она разрешит ему остаться, жизнь станет другой. Она даже не была уверена, что другой – значило бы лучше. Она чувствовала, что ее взгляд на жизнь легко может оказаться прямо противоположным и она предлагает Кристиану фальшивую реальность. Она определенно не считала себя способной выдать истину в последней инстанции, к тому же прекрасно видела свою долю вины во всей этой чехарде. Но, тем не менее, они оба пытались избавиться от чего-то, и это было приятно.

Мысль была опьяняющей. Возможность удержать мужа, снова склеить семью, добиться прочных взаимоотношений, иметь возможность разделить груз, ложащийся на плечи, а не тащить его в одиночку, иметь кого-то, с кем можно поговорить. Вот только меняются ли люди на самом деле? Что, если он все это делает не всерьез, а только чтобы остаться? Тогда ничего не выйдет, а третий раз наверняка будет еще более болезненным, чем второй, который хуже первого, потому что на этот раз она в чем-то винила и себя. Но если он не всерьез, зачем он тогда вообще беспокоится? Она откроет ему дверь, и пусть себе идет в новую жизнь, с ночами по кабакам, молодыми женщинами и бесконечными вечеринками. Ей всегда представлялось, что именно этого ему хочется. Но тогда непонятно, отчего он не ухватился за подвернувшуюся возможность.