Председатель суда с угрожающим холодком в голосе, всем своим видом демонстрируя отвращение, снова обратился к обвиняемому:
– Шарваз, я хотел бы прояснить последний момент. Несколько достойных доверия свидетелей видели, как вы добавляли сахар в стакан с белым вином, а потом дали служанке это вино выпить. К тому времени она уже мучилась желудочными болями. Сначала вы отрицали, что в доме имеется сахарная пудра, и в ходе обыска в пресбитерии продемонстрировали жандармам кусковой сахар. Каким же безжалостным и беспринципным надо быть, чтобы отравить вино на глазах у посторонних! Что касается мышьяка, то вы вполне могли украсть его в доме Салиньяков, особенно если мадам де Салиньяк была вашей любовницей и сообщила все, что вы хотели знать. Также вы могли раздобыть его у фермеров по соседству. Они часто избавляются с его помощью от крыс.
– Я ничего такого не делал. Да и зачем, ведь у меня был кот! – побелев как смерть, все же нашел в себе силы возразить Шарваз.
Ситуация складывалась в пользу Матильды и против него. Он закрыл глаза, чтобы ничем не выдать своего негодования. «Этот рогоносец-доктор все-таки купил судей, и его обожаемая женушка вывернется! А ведь мы оба приложили руку к смерти Анни…»
Его предположения относительно вердикта оправдались, хотя в обвинительной речи прокурор его любовницу не пощадил:
– Это не первый случай, когда правосудию приходится сражаться с людскими страстями, которые сегодня предстали перед нами во всей своей отвратительной наготе. Не первый случай, когда личные интересы, вынужденное подавление потребностей тела и уязвленное самолюбие объединяются против святости закона. Сегодня мы узнали, как недостойный сана священнослужитель осквернил адюльтером свое жилище, а его служанка об этом узнала и стала угрожать своему господину посрамлением и бесчестьем. Она могла погубить его, эта простая женщина, которую некому защитить, а раз так, то должна была умереть! Она из последних сил противится смерти? Тогда он удваивает старания, и наконец с последним вздохом жертвы улетают и его последние страхи! Помогала ли ему Матильда де Салиньяк? Да, помогала, мы в этом совершенно уверены. Она поддалась влиянию мужчины, который сбил ее с пути истинного. Пусть не без сомнений и моральных терзаний, но она решилась помогать ему в злодеянии! Мадам де Салиньяк сделала это и навсегда останется достойным сожаления примером слепоты, порожденной страстями. Жалкая участь этой женщины затронет судьбы многих достойных людей, которые ее любят и поддерживают даже в несчастье, и, глядя на них, мы говорим: снисхождение – это прекрасно, но зло должно быть наказано!
Матильда разрыдалась, адвокат и муж бросились к ней, чтобы не дать ей упасть. Шарваз передернул плечами, и в его черных глазах впервые отразилась жесткая натура горца. Они с любовницей сыграли в преступлении каждый свою роль, оставалось лишь дождаться вердикта. Присяжные удалились в отдельную комнату, чтобы обменяться мнениями и ответить на вопросы, которые снова и снова озвучивала толпа в зале:
– Виновен ли Ролан Шарваз в преднамеренном убийстве Анни Менье, совершенном посредством отравления? Виновна ли Матильда де Салиньяк в соучастии в убийстве и в том, что она предоставила Ролану Шарвазу отравляющее вещество, прекрасно зная, для чего он намеревается его использовать? Виновна ли Матильда де Салиньяк в том, что сознательно помогла Шарвазу отравить его служанку?
Отрезок времени, пока длилось совещание присяжных, показался Матильде вечностью. Оцепенение, что владело ею в первые дни заключения, вернулось. «Неужели меня отправят на каторгу? – спрашивала она себя. – Или я вернусь домой и обниму своего милого Жерома?»
Об оглашении вердикта она не могла думать без ужаса. Молодая женщина протянула руки к Колену и прочла в его глазах тот же страх.
В просторном зале заседаний было темно. Несколько свечей стояло на судейском столе, поэтому шумящих в нетерпении зрителей почти не было видно. Шарваз выглядел непроницаемо спокойным, но и он ощущал вполне объяснимый трепет.
Два часа спустя присяжные вернулись в зал. Как того требовал закон, обвиняемых вывели в узкий коридор. Мужчина и женщина, которых газетчики величали не иначе как «проклятые любовники» и «сатанинские любовники», в последний раз оказались в непосредственной близости друг от друга. Присутствие жандармов и страх за собственную будущность помешали им обменяться словом, но они обменялись взглядами, поскольку чувствовали – увидеться им больше не суждено. «Ты меня не предала. Наверное, хоть чуть-чуть, но ты меня до сих пор любишь! – пытался сказать взглядом Ролан. – Знай, я люблю тебя, несмотря на все то, что ты сегодня услышала». Во взгляде же Матильды читались паника и животный страх перед наказанием. «Это все ты виноват! Ты меня соблазнил, ты заставил украсть этот яд, все это ты, ты, ты! Я тебя ненавижу!»
В ту же секунду Матильду вызвали в зал. Шарваз послал ей искреннюю, нежную улыбку, которую она никогда не смогла бы забыть, даже если бы захотела.
Вернувшись в зал, она застыла – хрупкая, бледная, отчаявшаяся. Когда председатель огласил оправдательный приговор, она вскрикнула, а потом расплакалась. Колен, ни секунды не медля, бросился к ней и сжал в объятиях. Родители и друзья поспешили увести ее в зал – вернуть, так сказать, в лоно «порядочной публики». Одна из тетушек Матильды, до сих пор обнимавшая Жерома, позволила ему выбежать навстречу матери. Молодая женщина успела поцеловать сына и тут же лишилась чувств. Ее унесли в смежную комнату, и дверь захлопнулась, отгораживая счастливое семейство от остального мира.
В зале возмущались и свистели, хотя нашлись и те, кто от души радовался такому повороту событий. Однако все это уже не имело значения. Матильда была спасена.
* * *
Пришел черед Ролану Шарвазу выслушать приговор. Не увидев Матильды на скамье подсудимых, он испытал внезапную радость: если ее оправдали, значит, и его оправдают тоже. Даже походка его обрела былую твердость.
Прокурор Республики объявил:
– Господин Шарваз, вы приговорены к каторжным работам пожизненно!
Кюре из Сен-Жермен поднес руку ко лбу. После внезапного проблеска надежды приговор показался еще более жестоким.
– Но почему? Почему? – пробормотал он.
В толпе кто-то пронзительно закричал. Шарваз узнал голос Марианны.
– Ролан! – позвала она, не слыша ни злобных выкриков, ни свиста, ни ликования толпы. – Ролан!
Увидев, как тяжело кюре опустился на скамью подсудимых, она хотела подбежать к нему, но жандармы достаточно грубо ее оттолкнули. Девушка отшатнулась, и толпа поглотила ее. Шарваз этого даже не заметил. Для него все было кончено. Его светлые глаза расширились, как если бы он никак не мог поверить в услышанное, а потом наполнились слезами, которые хлынули по щекам и не иссякали еще долго. «Я все отрицал, и доказательств у них не было! – горестно повторял он про себя. – Ну почему это случилось со мной? Пожизненная каторга! Нет, только не это!»
По знаку председателя суда жандармы его увели, но возбужденная толпа в зале и у входа расходиться не спешила.
Увидеть осужденного – вот чего ждали зеваки. Толпа расступилась, и сопровождаемый конвоем Шарваз медленным шагом понуро прошествовал по образовавшемуся коридору. Сестра попыталась помахать ему на прощание, но он ее не увидел, потому что ни разу не поднял головы в этом гробовом молчании. К чему оскорблять и проклинать, если преступник уже покаран, и жестоко?
Все время, пока длилось следствие, и на суде кюре из Сен-Жермен вел себя как и полагается галантному кавалеру, ни разу не упомянув имени Матильды де Салиньяк. Груз их общей вины ему предстояло отныне нести на своих плечах…
Сен-Жермен-де-Монброн, 1 октября 1850 года
Стояла прекрасная, теплая осенняя погода. Солнце играло в прятки с белоснежными облаками, прохладный ветерок шелестел едва тронутой золотом листвой дубов на холме.
Крупный полосатый кот с каменной ограды наблюдал за приближением экипажа, который вскоре въехал в город со стороны Ла-Бранд. И он был не единственный любопытствующий. Несколько горожан с утра с какой-то суеверной настороженностью поджидали возвращения доктора де Салиньяка с женой. Ризничий Алсид Ренар так и остался стоять в дверном проеме церкви, в то время как Туанетта, прижимая к боку ведро с мокрым бельем, предпочла укрыться в тени навеса возле источника.
Матильда еще крепче обняла сидящего у нее на коленях сына и поспешно опустила вуалетку. Ей не хотелось видеть, как на них глазеют горожане, и еще меньше – слышать слова приветствия и отвечать на вопросы.
– Дорогая, ничего не бойся, – сказал ей Колен. – Я приказал кучеру въехать во двор. Сюзанна нас уже ждет.
При виде своего красивого дома и сада, где еще цвели сиреневые астры и поздние розы, молодая женщина подавила рыдания. Исхудавшая, нервная и бледная, она не могла поверить своему счастью. «Я возвращаюсь домой! Это чудо, потому что и я тоже виновата! Меньше, чем Ролан, но виновата, – говорила она себе. – А его отправили на каторгу!»
