Мои пальцы изо всех сил сжимают карандаш. Мне приходится что-то стирать почти сразу же после того, как я поднимаю резервную копию, мои нервы берут верх надо мной.
Я чувствую его горячий взгляд на себе, когда изучаю его. Я уже нарисовала его лицо, поэтому мне не нужно смотреть ему в глаза. Но это не мешает мне чувствовать, как он смотрит на меня. Я хочу спросить его, что он думает. Или как он знал, что я была здесь с самого начала, но я молчу.
Сейчас кажется, что все должно быть тихо. Что единственными звуками вокруг нас должны быть царапины моего карандаша по бумаге, смешанные со звуком волн. Это невероятно мирно.
Я работаю над грубым наброском мышц его бедер. Они огромные. Я не знаю, что он делает, чтобы они были такими определенными, но что бы это ни было, оно работает. Когда я оживляю мышцы, раскрашивая их разными цветами, я не могу не думать о том, куда ведут мышцы. Они окунаются в его шорты, ведущие к чему-то запретному.
В тишине момента я хочу знать, как Бек выглядит под ним. Я не должна, но я ничего не могу с собой поделать. Эти грязные светлые волосы полностью распущены? Есть ли мышцы, скрывающиеся под его шортами, на которые мне нужно обратить внимание?
Бек отрывает меня от моих грязных мыслей. Он поправляет пояс своих шорт, слегка стягивая его вниз, чтобы показать еще больше своей кожи. Когда его штаны были спущены на дюйм, я вижу, что только что открытая кожа на тон светлее, чем остальная часть его тела. Он не такой розовый от палящего солнца.
Никто из нас не говорит минуты, а может быть, и часы. Я не знаю точно, сколько времени мы там проводим. К тому времени, как я закончила его рисовать, солнце едва начало всходить. Он красивый, розово-оранжевый, переходящий в темно-синий цвет ночного неба.
Глубокий цвет океана напоминает мне цвет индиго его глаз.
Я наклоняюсь, сдувая карандашную стружку с листа бумаги. — Готово, — тихо говорю я ему, стесняясь снова и снова находиться в его присутствии. Скоро он поймет, что я начала все сначала. Я не могла ничего с собой поделать. Я хотела запечатлеть выражение его лица в этот момент, мы вдвоем наедине под лунным светом, чтобы сохранить его и запомнить навсегда.
Он садится. Часть меня надеется, что он немедленно наденет свою рубашку, чтобы я могла перестать фантазировать о мышцах, которые рисовала часами. Он не дает мне пощады. Его рубашка остается расстёгнутой. Хуже того, он приближается ко мне своим телом, чтобы посмотреть на альбом для рисования у меня на коленях.
Его дыхание щекочет мою шею, когда он осматривает ее. Несколько мучительных секунд тишины, пока он наблюдает за тем, над чем я так долго работала. Я начинаю паниковать, что он ненавидит это, что я сделала что-то не так, когда он издает долгий вздох.
— Твой талант невероятен. Ты невероятна.
Я борюсь с желанием сказать ему, что это было несложно, когда речь шла о таком идеальном человеке, как он. Все, что я могу сделать, это небольшое спасибо.
Я смотрю вниз, гордясь тем, что я создала. Это, наверное, моя лучшая работа, детали идеальны.
Пальцы Бека хватают меня за подбородок, поднимая мое лицо, чтобы посмотреть на него.
На кратчайший момент я задаюсь вопросом, мелькает ли что-то вроде желания в его глазах. Я говорю себе, что выдумываю. Это Бекхэм Синклер, старший брат Картера. Я, наверное, последний человек, который мог вызвать у него восторженный взгляд.
Но…
То, как он смотрит на меня, его холодный взгляд смягчился, заставив меня задуматься. Его губы сжимаются в тонкую линию, челюсть сжимается. Как будто он изо всех сил старается держать рот на замке, чтобы не сказать то, что у него на уме.
Он проводит по моей губе подушечкой большого пальца, наклоняясь на долю дюйма.
Он наклоняется ближе. Я наклоняюсь ближе. Наши дыхания смешиваются.
Я хочу, чтобы он поцеловал меня.
Я резко возвращаюсь к реальности при этой мысли.
Я убегаю от него, оставляя между нами как можно больше места. Я небрежно бросаю свои художественные принадлежности в сумку, мне нужно вернуться домой.
Чтобы вернуться к моему парню.
Я пытаюсь засунуть коробку с карандашами в сумку, но она открывается, и карандаши падают на полотенце. Я тянусь, чтобы схватить их, когда он опережает меня.
— Посмотри на меня, — требует он. Я не делаю ничего подобного.
Я не могу. Слезы наворачиваются на глаза, когда я думаю о том, что чуть не сделала. Что я хотела сделать.
Что я еще хочу сделать.
Когда я качаю головой, он молчит, хотя я чувствую, как его взгляд вонзается в мой. Если бы я посмотрела вверх, держу пари, я бы нашла его обычное, сердитое выражение на его лице.
Я сглатываю, чувствуя себя невероятно виноватой. Я смотрю на свой открытый альбом для рисования на полотенце. Одним громким рывком я рву то, что только что нарисовал, и втыкаю его в обнаженную грудь Бека.
— Это твое, — выдавливаю я. Я не жду никакого ответа. Я запихиваю книгу в сумку и вскакиваю на ноги.
Я бросаюсь обратно к дому, когда он хватает меня за локоть, поворачивая лицом к себе.
Я была права. Он выглядит сердитым. Мышцы его челюсти напрягаются, когда он сжимает зубы. Я смотрю туда, где он держит меня. Его рука теплая и твердая на моей коже. Он берет бумагу, которую я ему бросил, и возвращает мне. Он толкает его мне в грудь, держа свою руку над моей, чтобы убедиться, что я держу его там.
— Сохрани себе на память.
— Напоминание о чем?
— О незавершенных делах. Напоминание о той ночи, когда ты поняла, что с моим братом все может быть не так идеально, как кажется.
Он оставляет меня стоять там одну, держа в руках законченный его рисунок. Я смотрю на его удаляющуюся спину, пытаясь понять скрытый смысл каждого его слова.”
37
Бек
Я позволяю ей думать о моих словах столько, сколько ей нужно. Это факт, на котором я сижу уже больше года. У меня было все время в мире, чтобы это осознать. У нее нет. Ее далекий взгляд говорит мне все, что мне нужно знать. Она вспоминает ту летнюю ночь.
Хорошо. Мне нравится, что она это вспоминает. Это все, о чем я думал уже больше года.
— Что ты имеешь в виду, это не остановило то, что ты хотел меня?
Мои руки обвивают ее, притягивая к себе. Так много изменилось с того момента, как мы вошли в эту гостиницу. Мы появились здесь и вцепились друг другу в глотки, ничего не делая, кроме как споря. Обстоятельства изменились. Мы, наконец, сдались друг другу, и, черт возьми, это было хорошо. Держа ее в своих объятиях, делая что-то простое, например, принимая ванну, чувствую себя даже лучше.
— Марго, — говорю я почти предупреждающим тоном. — Я думаю, ты точно знаешь, что это значит.
Она крутится в ванне, вода и пузырьки выплескиваются через края при движении. Ее колени остаются между моими ногами, когда она садится на них, ее глаза прикованы ко мне. — Ты хотел меня тогда?
Я усмехаюсь. — Не делай вид, будто ты этого не знала.
Ее глаза ищут мои. Я не знаю, находит ли она то, что ищет, когда я смотрю на нее в ответ. Несмотря ни на что, я не отступаю. Я хотел поговорить о той ночи с того момента, как она случилась. Я готов выложить все это на столе прямо сейчас, чтобы сказать ей, как я чертовски ненавижу тот факт, что она заползла обратно в постель моего брата той ночью. Он провел выходные, ускользая от нее, когда мог, и трахал персонал в домике у бассейна, когда Марго была занята.
Я хотел ударить своего брата, когда случайно увидел, как он врезается в одну из домработниц. Я покраснел, когда понял, что он изменяет ей. У меня никогда не было серьезных моногамных отношений, но я и не притворялся. Он, с другой стороны, был с ней в течение многих лет. Она заслужила его преданность, его верность, а этот кусок дерьма не мог дать ей даже этого.
— Мне всегда было интересно…
— Интересно, что?
— Хотел бы ты поцеловать меня на том пляже.
Я наклоняюсь ближе к ней, нуждаясь в том, чтобы почувствовать, как ее лоб прижимается к моему. — Хочу — ужасное слово для этого. Я не просто хотел тебя той ночью. Я нуждался в тебе. Отчаянно. Я возжелал девушку своего брата, и мне было наплевать, что ты его. Я больше ничего не хотел делать, кроме как доказать тебе, насколько ужасным был твой припадок.
