– Хватит на телефон смотреть, – приказала Дженни. – Всякий раз, когда кто-нибудь проводит пальцем по экрану айфона, умирает фея.
– Айфоны убивают фей?
– Айфоны всех нас убивают, – глубокомысленно изрекла подруга. – Мобильные – отстой. Обычные телефоны отстой. Любая связь отстой.
– Он снова позвонил? – спросила я, пока Мэри и Делия обсуждали пункты бизнес-плана, а Сэди засыпала Эрин крайне неуместными интимными вопросами о ее беременности.
– Который из них? – Дженни играла с манжетой фиолетового шелкового платья. – У меня на душе так погано, хуже некуда. Сигг – прекрасный парень, а я готова была бросить его без колебаний. Я такая дрянь.
– Да уж. – При всем сочувствии я не могла не отдать должное откровенности подруги. Правда, такой ответ сходил с рук только мне. – Но ты же любила Джеффа и ни о чем другом не думала.
– И Сигга я люблю, – возразила она. – Правда, люблю. Мысль больше не увидеть его повергает меня в депрессию.
– А мысль больше не видеться с Джеффом?
– У меня нет намерения больше с ним не видеться. – В глазах Дженни загорелся нехороший огонек. – Если бы я его сейчас встретила, его бы на носилках вынесли.
– Так позвони Сиггу и назначь встречу за ужином или за бранчем, так проще, – предложила я. – Ты ничего не решишь, пока не объяснишься.
Она медленно кивнула.
– А сама не хочешь последовать своему совету?
– Он сказал – позвонит, когда сможет. – Не стану я плакать перед новыми деловыми партнерами. – Значит, позвонит.
После возвращения из Вегаса Джеймс стал моим официальным АА-спонсором (расшифровывается как «Анонимные Алексголики»). Всякий раз, когда меня подмывало позвонить Алексу и умолять о прощении, я звонила Джеймсу, который делился свежими скандальными сплетнями с Голливудщины. Хорошая штука симбиоз: Алекс получил необходимую паузу, а я узнала, кто из актеров латентный гей.
– У мужчин уходит масса времени на то, чтобы все разложить по полочкам, они тяжелее воспринимают жизнь, – просто сказала Дженни. – Женщинам ежедневно приходится сталкиваться со множеством неприятностей – содрала свежий лак на ногтях, красивые туфли жмут, в джинсы не помещаешься – словом, постоянные разочарования. А для парня худшая неприятность – если продует его любимая команда. Естественно, они напрочь выходят из себя, когда дела идут не так, как им хочется. Мужчины к такому не привыкли в отличие от нас.
Моя лучшая подруга настоящий гений.
– Слушай, напиши об этом статью для журнала!
– Обязательно напишу. Но иногда лучше знать наверняка, чем мучиться предположениями, – тихо добавила она. – Что будет, если он не позвонит?
Я на минуту задумалась. Что будет, если он не позвонит? Ну, будет Рождество, всего два дня осталось. Потом наступит Новый год, выйдет наш журнал, родится ребенок у Луизы, а потом у Эрин. Затем Дженни, наверное, выйдет замуж. А потом я умру в одиночестве в окружении десяти кошек.
– Позвонит, – повторила я, оглядывая стол и радуясь оживленному разговору. – Я знаю.
В канун Рождества Нью-Йорк превзошел себя: небо стало ясным и бледно-голубым, воздух чистым и холодным, а выпавший снежок грозил белым Рождеством, которого мне так не хватало. Дженни, Эрин и Сэди тоже постарались на славу, совершив немало рождественских чудес. В частности, для меня. Мы отобедали в «Сарабет» у Центрального парка, посмотрели в мюзик-холле особое рождественское шоу «Радио-сити», пробились сквозь толпу поглазеть на праздничные витрины «Сакса» и заставили Дженни присесть на колено к Санте. Девчонки всячески отвлекали меня от того факта, что мой бойфренд, любовь всей жизни, так и не позвонил.
Прошло почти десять дней, и моя вера в Алекса пошатнулась. Дженни перестала говорить, чтобы я ему позвонила. Сэди перестала ходить вокруг меня на цыпочках. Эрин купила мне надувной матрац. Скоро девочки предложат мне поискать квартирку. Мне повезло попасть в затянувшийся период рождественских милостей, но Новый год со своей жизнью с чистого листа положит этому конец. Ну кто затевает перемены в январе? Я даже одежду не меняла, так холодно было. Дурацкая зима.
– А теперь на каток! – Дженни взяла меня за руку, нащупав под утепленной паркой мои пальцы. На Манхэттен опускались сумерки. – К «Рокфеллер-центру».
– Каток – это здорово, – осторожно начала я, – но у меня нет сил.
Подруги пришли в ужас, но я ничего так не хотела на Рождество, как прийти домой и завалиться спать – ну, кроме очевидного. Мы с Делией целыми днями работали над бизнес-планом и макетом журнала, который предстояло показать Бобу, а в свободное время я психовала по разным поводам, не связанным с Алексом. Что, если мне не дадут визу? Что, если Боб откажется нас поддержать? Что, если журнал провалится, несмотря на поддержку Боба?
– Перебьешься, – помотала головой Сэди. Я начала уже жалеть о том, что пригласила ее в команду. Они с Дженни прекрасно спелись – два голоса против моего – и оставляли за собой последнее слово, как в ванной Сэди оставляла за собой бардак. – Мы сейчас наденем оленьи рога, и ты просто так не смоешься. Устала она! Сегодня Рождество!
– И в самом деле. – Я повернулась к Дженни: – Что скажешь?
– Я тебя отпущу. – Пожала плечами подруга. – Если ты не ляжешь в постель слушать его альбом и рыдать.
– А что, если лягу? – надулась я.
– Женщина, не заставляй меня отправлять твой айпод вслед за твоим мобильным. – Дженни тащила меня по Пятой авеню против течения наплывавшей толпы запоздавших покупателей. Дурацкий лосось. – Мы идем на каток, и тебе там понравится, а затем, ну не знаю, будем пить самый калорийный горячий шоколад!
– Прекрасно, – мрачно согласилась я. – Покатаемся на коньках. Вау.
Я очень даже старалась держать лицо. Прилюдные приступы слез прекратились, а вчера я вообще даже полежала в ванне, ни разу не всхлипнув. По ночам я еще просыпалась, задыхаясь, и сто раз в минуту проверяла телефон, но держалась. Старания отнимали столько сил, что меня не хватало на Рождество, и никто не грустил об этом сильнее, чем я. День, когда слова «как звонко на скаку бубенчики звенят» не вызывают улыбки, а под «динь-динь-бом, динь-динь-бом» не тянет пританцовывать, самый унылый в жизни.
На катке у «Рокфеллер-центра» всегда людно, но Эрин знала девушку, которая знала парня, который знал более важную девушку, поэтому мы прошли без очереди. Будущая образцовая мамочка Эрин уселась на скамейку держать наши сумки, а мы совали ноги в глубокие коньки. Не в первый раз сегодня мне хотелось, чтобы Дженни заранее посвятила меня в свои планы, вместо того чтобы ошарашить рождественской экстравагантностью. Я бы джинсы надела вместо платья. А знай я, что мы пойдем в «Сарабет», натянула бы штаны на резинке. Роскошное шерстяное платье «Александр Вонг», подарок Сэди на Рождество, было красивым, но не подходило для объедания или выкрутасов на коньках. Я ехала по льду, как Бемби на гламурных похоронах, хотя мне не верилось, что олененок провожал мамашу в последний путь в трауре от Вонга или что я удержусь на ногах ближайшие полчаса.
Естественно, Дженни оказалась настоящей фигуристкой. Она крутилась и выписывала на льду вензеля, а Сэди висла у нее на локте, ожидая, когда за ней приударят одинокие красавцы папаши, которые не заставили себя долго ждать. Твердо решив пережить Рождество в причудливой нью-йоркской версии, я ставила одну ногу перед другой и таким образом передвигалась по катку. В пятнадцать лет у меня это неплохо получалось, мы с Луизой катались каждую неделю. Но тогда у меня хорошо получались брейды, браслеты дружбы и гофрировка волос, с чем я, слава Богу, лет с пятнадцати не сталкивалась. Тугой подол стеснял, непроницаемая для ветра парка замедляла движение, и я не ощущала веселья. Мне вообще было невесело. Я так умело притворялась, изображая улыбку, выдавливая смех и всячески развлекаясь, что забыла веселиться. Я забыла, как веселиться.
А ведь сегодня канун Рождества.
Я засмотрелась на огромную елку посреди катка, всю в ярких огнях, и замерла. Он не позвонил.
Канун Рождества, а он не позвонил!
Это стало последней каплей. Во мне что-то взорвалось. Черт побери, да как он смеет портить мне Рождество! Но злиться на коньках – последнее дело: я видела «Танцы на льду» и знаю, что может случиться. «Хватит – значит хватит», – сказала я себе. Сейчас стяну коньки, влезу в сапоги, сяду в поезд, выдержу пятнадцать минут, пересяду на другой поезд, вытерплю еще пятнадцать минут, войду в квартиру и дам ему по морде. План удался бы малой кровью, если бы я не растянулась на льду во весь рост.
– Энджел, ты что? – Дженни мгновенно оказалась рядом, но было слишком поздно. Ладони жгло, колени болели, я не могла отдышаться, и слезы сами полились ручьем.
– Все нормально, – выдохнула я, давясь рыданиями. – Просто мне больно.
У большинства нью-йоркских катающихся хватило такта не пялиться на великовозрастную девицу, ревущую, как младенец, когда ее под руки выводили со льда. С размаху усевшись на скамью, я рванула шнурки, злясь на Алекса, на себя и на того, кто пятнадцать лет назад сказал мне, что шнурки на коньках надо завязывать на два узла.
