София старалась скрывать свою печаль по поводу сорвавшихся планов. Подруге и без того было тяжело.
Юлия все еще сердилась, однако София была права: ежегодные праздники в доме дяди до сих пор были небольшой радостью, которая, по крайней мере, служила для нее хоть какой-то компенсацией. И не в последнюю очередь потому, что семья ее дяди за несколько дней до праздника, да и после него, не особенно занималась Юлией. Нельзя сказать, что в остальное время они слишком уж заботились о ней, однако надоедливые разговоры о «бедном ребенке» на какое-то время прекращались. Поскольку никто из дядиной семьи, за исключением Вима, двоюродного брата Юлии, не находил с ней общего языка и даже не пытался сделать это, все ограничивались тем, что снова и снова жалели Юлию, потому что она потеряла своих родителей, свой дом и вообще… Это притворное сочувствие не давало ей никакого утешения – как только она возвращалась в пансион, эта семья снова забывала о ней на целый год.
– Амстердам такой красивый город! Там чудесные улицы, магазины. Ты познакомишься со многими людьми! Это так волнует!
София сделала еще одну попытку подбодрить свою подругу, но постепенно у нее закончились аргументы. А у Юлии по-прежнему было такое лицо, как будто семь дней подряд шел дождь.
– И к тому же там будет твой кузен… этот Вим.
– Да, Вим.
Это был маленький луч света, и в этом Юлия должна была себе признаться. Кузен Вим, сын Вильгельма, был единственным членом дядиной семьи, к кому она относилась хорошо. Когда Юлию, пробывшую в пансионе больше года, впервые вызвали в Амстердам, Вим был еще маленьким и довольно нахальным мальчишкой, однако сейчас он превратился в юношу. Будучи ребенком, Юлия ни за что не соглашалась играть вместе с Вимом, который был младше ее на два года, даже когда видела, что мальчик тоже с трудом терпит общество сестер и матери. Зато она всегда находила с ним общий язык. И, кроме того, Вим вносил некоторое разнообразие в скучные будни в доме дяди. Юлия невольно улыбнулась. Перед ее внутренним взором предстал светлый чуб кузена и его хитрые глаза. Она вспомнила, как однажды, когда ей было около двенадцати лет, Вим предложил ей украсть кусочек свежеиспеченного пирога из кухни. Юлия отказывалась – ей не хотелось оставить неприятное впечатление о себе в доме своего дяди и тем более прослыть воровкой. Однако она поддалась искушению и уговорам Вима. Это было приятное, щекочущее, волнующее чувство. Они не попались на краже, как и предсказывал Вим.
Время, оставшееся до каникул, пролетело слишком быстро.
– Джульетта, идем! Мне кажется, что кареты уже поданы.
София стояла в дверях, готовая к отъезду.
Юлия читала, лежа на кровати, уже одетая по-дорожному. Ей абсолютно не хотелась никуда спешить. Под строгим взглядом Софии она недовольно захлопнула книгу и положила ее на маленький ночной столик. Вздохнув, девушка встала с кровати, поправила сначала покрывало, а затем свое простое коричневое платье и испытующе посмотрела на себя в зеркало.
В тот день, когда она впервые приехала в Эльбург, из этого зеркала на нее взглянула маленькая девочка. Теперь же она видела отражение юной женщины. Правда, Юлия не была такой высокой, как София, но зато там, где нужно, у нее были несколько более плавные изгибы, чем у ее худощавой подруги.
Все девушки считали Юлию привлекательной – у нее были золотистые волосы, тонкие черты лица и маленький, чуть заостренный носик.
– Ты выглядишь как настоящая аристократка, – любила шутить София.
– Да-да, и однажды верхом на коне прискачет принц и спасет меня, – обычно отвечала Юлия, и между синими, как море, глазами у нее появлялась глубокая морщинка – как всегда, когда она сердилась. И теперь на ее лице застыло недовольное выражение, когда она, вздыхая, поправляла шляпку.
Последние несколько дней София снова и снова пыталась заинтересовать Юлию преимуществами Амстердама, однако ее старания увенчались лишь незначительным успехом. Над Амстердамом нависала тень дяди, и это вызывало у Юлии скорее страх, чем радость. Он был ей чужим человеком, который бесцеремонно влез в ее жизнь, вырвав Юлию из родного, привычного окружения. Иногда она ужасно злилась на него. К тому же дядя явно был больше заинтересован в ее наследстве, чем в ней самой, в этом Юлия уже успела убедиться. Она мало интересовалась деньгами и не понимала, что ей делать с наследством, доставшимся от родителей. Однако она, судя по всему, была довольно хорошо обеспечена. Госпожа Конинг как-то намекнула ей, что в финансовом смысле ей не стоит ни о чем беспокоиться.
Каждый раз, когда Юлии надо было ехать в Амстердам, она боялась, что дядя снова сумеет что-нибудь отнять у нее и даже заслать ее куда-то помимо ее воли. Воспоминания о неприятном прощании восемь лет назад и боль от этого все еще глубоко сидели в ее душе. Родителей отняла у нее судьба. Однако родину, отчий дом, все, что было ей дорого, отнял у нее он, ее дядя. В сердце Юлии поселился неистребимый холод по отношению к этому мужчине. Он не любил ее, он не хотел, чтобы она была рядом с ним. И это не изменилось за столько лет.
София, заметившая, что Юлия погрузилась в размышления, решительно положила руку ей на плечо, пытаясь ее утешить.
– Ну, идем, посмотрим, приехали ли кареты. – София подтолкнула подругу к двери.
Когда София через окно в коридоре увидела карету своих родителей, она, приподняв юбку, побежала к ней так быстро, как только позволяли правила приличий. На какое-то время Юлия почувствовала радость за свою подругу. Родители Софии действительно были хорошими, сердечными людьми.
Когда Юлия вскоре после этого вышла за главные ворота пансиона, она теснее запахнула накидку. Было раннее утро двадцатого декабря – очень холодное утро. Перед домом царило оживление. Мать Софии с распростертыми объятиями подошла к Юлии:
– Джульетта, как чудесно видеть тебя снова! Как твои дела?
– Спасибо, хорошо, мефрау[3] де Веек, – любезно сказала Юлия, хотя ее слова не вполне соответствовали действительности.
Теперь, когда девушка осмотрелась на площади перед школой, она увидела карету своего дяди. На дверце сияли переплетенные золотые буквы «WV», что означало «Вильгельм Ванденберг». Кучер скорчил недовольную мину – в конце концов, ему пришлось довольно долго ждать. Однако Юлия больше сочувствовала лошадям, которые были вынуждены стоять на холоде. Она отбросила угрызения совести, еще раз с тоской помахала рукой подруге и снова взяла себя в руки, чтобы в очередной раз нанести дяде обязательный визит.
Вильгельм Ванденберг стоял у окна своего кабинета и, погруженный в раздумья, смотрел на торговый квартал Амстердама, который раскинулся прямо перед его домом.
Маргрет, его жена, когда-то отказывалась селиться здесь, однако для Вильгельма было важно жить вблизи конторы. Большой земельный участок и строительный план дома, который вполне соответствовал их общественному положению, в конце концов убедили Маргрет. Позже многие купцы поселились по соседству с ними, и теперь здесь было одно из лучших мест в городе. Что, между прочим, Маргрет постоянно комментировала следующим образом: «Я всегда была за то, чтобы здесь поселиться».
Вильгельм вздохнул. Маргрет… Когда-то она была довольно привлекательной, но сейчас… Его супруга была маленькой и жилистой. Ее седые волосы были гладко причесаны, и в простых старомодных платьях с накрахмаленными воротничками она выглядела старше своих пятидесяти шести лет. Ей самой, казалось, нравилась роль стареющей матроны. Маргрет твердой рукой управляла домашним хозяйством и слугами, не упуская возможности покомандовать мужем и детьми. Причем с двумя почти взрослыми дочерьми – Мартой и Доротеей – она обходилась гораздо ласковей, чем с сыном Вимом.
Честно говоря, Вильгельм Ванденберг побаивался своей жены, а точнее, ее вспыльчивой натуры и импульсивных враждебных выходок при попытках возражать ей, и, что еще хуже, ее обмороков во время споров. Кроме того, Маргрет время от времени безо всякого стеснения и даже в присутствии детей заявляла мужу, что ей не нравится его образ жизни. Иногда Вильгельм хотел набраться мужества, чтобы сказать ей в лицо, что именно из‑за ее командного тона ему так часто приходится убегать из дому. Благодаря вкусной еде и достаточному количеству вина ему удавалось забывать о своей раздражительной супруге.
Вильгельм провел рукой по седым, уже значительно поредевшим волосам и поместил свое массивное тело за письменный стол. Он задумчиво погладил темную крышку стола, изготовленного из благородного дерева. Дела Вильгельма шли уже не так успешно, как раньше, конкуренция, особенно за последние два года, резко возросла. У Вильгельма Ванденберга уже давно была монополия на некоторые импортные товары, в частности на сахар из колоний, и он мог бы еще долго ее удерживать, однако несколько лет назад на рынок стали прорываться изобретательные и более ловкие купцы, предлагавшие сахар по более низким ценам, что сильно осложняло его жизнь. Сахар, изготовляемый из сахарной свеклы, заставил цены резко упасть. Прибыль была мизерной, и экономическое положение Вильгельма уже не соответствовало высоким запросам его семьи. Маргрет даже помыслить не могла о том, чтобы изменить свой жизненный уклад. А в ближайшие годы им еще предстояло выдать замуж дочерей, что также должно было проделать громадную брешь в его кассе. Если для них вообще найдутся подходящие мужья. Вильгельм прикинул, что в этом вопросе ему придется выкручиваться за счет своего капитала. Однако его все же не оставляла надежда, что для его дочерей отыщутся мужья, соответствующие их общественному положению и способные самостоятельно обеспечивать семью после свадьбы. По крайней мере, до тех пор придется держать свои торговые дела на плаву. И не в последнюю очередь ради единственного сына, который в конце концов должен будет унаследовать его дело, пусть даже мальчик в настоящее время строил совсем иные планы, что немало сердило Вильгельма. Но Вим когда-нибудь должен был поумнеть.
