– Так я права, – сказала она сквозь зубы. – Я права. Ты даже не попытаешься ко мне прикоснуться.
Она стянула трусики, отбросила в сторону, расстегнула бюстгальтер и швырнула его на землю.
– Унизительней уже не будет, Томас. Я прошу об одном: собери свои яйца в кулак и признайся вслух, что я уродка. Признайся, что не сможешь заставить себя ко мне прикоснуться.
Я знал, что она делает, я знал, что она играет, но пути назад не было. Я застыл на месте, и вся моя жизнь вращалась вокруг оси этого момента, того, кем она хотела меня видеть – сейчас, для нее, и потом, до конца моей жизни. Кэти всхлипнула и повернулась ко мне спиной. Закрыла лицо ладонями. У нее задрожали плечи. Она была самой сутью одиночества и отчаянья. Моим отражением. Моей жизнью.
И я побежал к ней. Я побежал. Обнял ее сзади, прижал к себе, провел ладонями от ее подбородка до бедер и обратно. Я исследовал ее, жадно, грубо. Кэти ахнула и схватила меня за руки.
– Только не там, только не правую сторону, – сказала она, пытаясь отвернуться.
Я запустил пальцы в густые волосы на ее виске, заставил застыть и начал покрывать поцелуями грубые шрамы на шее и на лице. И пусть она играла со мной, я тоже мог поиграть.
Кэти вскрикнула, когда я заносил ее в хижину. Внутри мы рухнули на деревянный пол, я оказался на спине, она оседлала меня, вжав колени в толстый мягкий ковер, который мне подарила Дельта. Наши руки мешали друг другу и сталкивались, пытаясь стянуть мои джинсы. Я застонал, когда она приняла меня в себя. Ей было плевать, готова ли она, и в тот миг мне тоже было все равно, я наслаждался тем, что я жив, она жива, тем, что мы вместе. И я подался вперед, ей навстречу, накрыл руками ее груди, а Кэти скакала на мне, прижимаясь здоровой щекой к моим волосам. Я вцепился в ее бедра и кончил так, как никогда не бывало раньше. Я хочу жить.
Она сжимала ладонями мои виски, прижималась лбом к моему лбу и плакала от облегчения.
Я обнимал ее, прижимая к себе и согревая, и тоже плакал.
Кэти
Незадолго до рассвета
Мы с Томасом были совершенно не в себе. Слишком много эмоций, слишком многое нужно было сказать, поэтому мы решили отложить разговоры на потом. Все превратилось в пульс секса – секса ради того, чтобы простить и забыть, исцелиться, связать наши судьбы. Я хотела знать, что было в том письме, но письмо могло подождать.
Старинные часы пробили три раза. В хижине было темно. Огонь, который он развел до моего прихода, давно погас, и я, конечно, была готова дрожать до утра, лишь бы не разжигать его снова. Мы лежали на полу у камина, в разоренном гнезде квилтов и подушек, голые, потные, вымотанные. Мы не разжимали руки, дрожали от холода, когда сквозняк касался нашей голой кожи. Волосы Томаса струились по плечам кудрявыми волнами, борода была мокрой от меня. Он любил все части женского тела, все выступы и впадинки, пещеры, куда осмелятся входить только отважные. Да, я предпочитала терминологию своих южных тетушек.
Туннель.
Женщина должна готовить свой туннель для входящих.
И лучше поставить на входе охрану, иначе ты можешь дорого заплатить.
Томас любил все туннели женского тела, сердца и души. Мы с ним не знали, что сказать, как сказать и нужно ли что-то говорить, мы просто толкались, хватались, лизали и целовали, пока я не выдохлась, а у него не распухла нижняя губа. Мы были дикими, жадными. И очень нежными.
Я нащупала упавшую бутылку водки у камина, в которой остался еще глоток. Согрев жидкость на языке, я толкнула Томаса на спину, взяла его член в рот и быстро засосала. Он сразу же стал твердым. Томас застонал и запустил пальцы в мои волосы. Но потом отстранил меня, подтянул выше и поцеловал. На моих губах был его язык, его сперма, кровь с его разбитой губы. Томас умыл меня языком.
– Раз уж у нас момент истины, – мрачно сказал он, – то ты разожжешь камин.
Я замерла. Он сполз с покрывала, и тепло его тела растворилось тенью в темноте. Я услышала мелодичный стук и шорох деревянных поленьев, которые он укладывал в нескольких футах от меня, на узкой полоске каменной топки. К горлу подкатила тошнота, клаустрофобия и ужас завопили во мне. Закутавшись в покрывало, я поползла назад, и меня остановили лишь деревянные ножки его узкой кровати.
Он сжал руку на моем плече.
– Ты сможешь.
– Нет! – Высокий, перепуганный крик. – Пока еще нет.
– Кэти. – Его бестелесный голос был глубоким, спокойным, но непреклонным. – Ты швыряла в меня пулями, ты ударила меня по зубам. А когда я принес тебя сюда, тебя больше заботил я, чем уголья в камине. Ты сможешь разжечь огонь.
Я поползла вперед и почувствовала под коленями грубый камень камина. Томас опустил руку, распахнул покрывало, обвел указательным пальцем мой сосок. Потом нагнулся и нежно засосал мою грудь. Эффект был крайне соблазнительным и очень эффективным. Томас против огня? Томас победил. Он сел рядом со мной, протянул руку к поленьям в камине. Я нервно наблюдала, как он подкладывает растопку.
А когда он закончил, он взял меня за руку, нежно поглаживая чувствительную кожу шрамов. Я инстинктивно прижала руку к телу, хотя мои бедра сами рвались к нему. Томас схватил меня за руку, осторожно вытянул. Рука дрожала. Он вложил в мои пальцы гладкий металлический прямоугольник.
– Это принадлежало моему отцу. С ней он курил по три пачки за день. Потому и умер от рака легких в тот год, когда я женился на Шерил. Я храню зажигалку, потому что простил его за поганую жизнь, но не хочу быть на него похожим. Щелкни и докажи, что ты хочешь меня больше, чем боишься пламени.
Я провела пальцем по ребристому колесику. Выскочил оранжево-синий огонек. Рука дернулась, пламя погасло, и Томас успел подхватить зажигалку, которую я отбросила.
– Попробуй еще раз.
– Я не могу.
– Можешь.
Он вложил зажигалку в мою ладонь. Я щелкнула. Жуткий маленький огонек снова выскочил у самых пальцев. Я смотрела на него. И видела за ним напряженное лицо Томаса, его разбитую губу, его красивые усталые глаза, его желание спасти меня, а не себя.
– Помоги, – попросила я, судорожно сжимая зажигалку.
Он подвел мою руку к хрупкой стопке щепок и скомканной газете под дровами. Я прикоснулась жутким огоньком к бумаге. Каждый нерв моего тела звенел, когда бумага чернела и разгоралась. Потом занялись щепки. Огонь расцвел.
– Вот, – хрипло сказала я и щелчком захлопнула зажигалку. – А теперь сделай так, чтоб оно того стоило.
Томас прижал меня к себе и поцеловал в лоб. Я потерлась левой щекой о его шею. Я дрожала, держалась за него и смотрела, как на расстоянии вытянутой руки оранжево-красное пламя пожирает ароматные поленья. Я ненавидела его.
Томас уложил меня на пол и растянулся сверху. Я обняла его ногами, и он вошел в меня гладко, как по маслу. Глубокие толчки, чувство заполненности изнутри расслабляли тело, кожу, память. Трагедия и страх проникают в наши клетки как отрава, они ведь не просто неосязаемые мысли. Они изменяют нашу ДНК. Доверие и желание приходится узнавать заново, учиться с основ. Я обняла Томаса за шею. В мягком, жутком свете камина я смотрела на его сильное, грустное, сосредоточенное лицо, на его бороду, волосы, рану, которую я нанесла.
Я думала только о нем.
Томас
На этот раз Кэти кончила. В прошлых я не был уверен, Кэти слишком беспокоилась о моей душе и слишком боялась огня в камине, или же и то и другое, но в последнем разе я не сомневался. Глубокое дыхание, выгнутая спина, изумительное ощущение мышц, которые сокращаются вокруг моего члена. А потом она расслабилась и даже забыла повернуться ко мне необгоревшей стороной. Вот почему я был уверен: Кэти забыла позировать.
Момент, которым мы оба можем гордиться.
В последний, самый темный час ночи, я снова разжег камин, и мы сидели, уставшие, в разворошенной реке покрывал. Кэти устроилась за моей спиной на старом стульчике для дойки коров, который попался мне на блошином рынке. Ее колени прижимали мои руки к бокам, время от времени я чувствовал плечом прикосновение ее соска, когда Кэти нагибалась над моей головой. Мои садовые ножницы не годились для стрижки волос. Ей нужно было сосредоточиться.
Хрусть. Лязг толстых лезвий раздавался у самой шеи. Кэти состригала мои длинные волосы прядь за прядью. Методично подхватывала каждую прядь и передавала мне через плечо, а я складывал волосы рядом. Первую прядь я бросил в камин, вонь паленого волоса понесло в хижину, и у Кэти так задрожали руки, что ей пришлось положить ножницы на пол. Она не сказала ни слова, но я понял, что запах спровоцировал воспоминания. После этого я клал волосы только на камень.
