– Разумеется! Ничего страшного! – ответила она ему куда более дружеским тоном, чем раньше.
– Феба, дядя Вестер говорит, что мой папа отрезал бы одну кисточку, а сам он отрезал бы вторую! – сообщил ей Эдмунд. Глазенки малыша возбужденно сверкали.
Она не удержалась от смеха, а затем спросила:
– Интересно, что он сказал бы, если бы ты срезал кисточки с его сапог?
– Да, я только что объяснял ему, что проделывать подобные штуки с дядьями возбраняется строго-настрого! – сказал Сильвестр и взъерошил кудри Эдмунда. – Спокойной ночи, разбойник!
– Ты больше не уедешь? – спросил вдруг Эдмунд, охваченный внезапным страхом.
– Без тебя – нет.
– А Феба? А Том?
– Да, они все поедут вместе с нами.
– Хорошо! – обрадовался Эдмунд и отпустил полу сюртука Сильвестра. – Ох, и повеселимся же мы!
Они добрались до Кале два дня спустя, сделав небольшой перерыв в Этапле, где им пришлось остановиться, по меткому выражению Сильвестра, в самой худшей гостинице из всех, которые он когда-либо удостаивал своим вниманием. И лишь о Томе можно было сказать, что он сполна удовлетворил все ожидания Эдмунда.
Сильвестр с самого начала пути пребывал в дурном расположении духа, поскольку даже тот факт, что они заложили не только жемчужную брошь Фебы, но и его собственные часы и цепочку, не позволил им обзавестись деньгами в количестве, достаточном для того, чтобы герцог путешествовал с тем размахом, к которому привык. Его светлость страшно разозлился на Тома, когда тот совершенно неожиданно заложил брошь в ломбарде. Эта глупость, по словам Сильвестра, теперь вынуждала герцога отправить одного из своих людей во Францию, дабы выкупить вещицу. К тому же Солфорду пришелся не по нраву торг относительно стоимости его часов; но более всего ему не понравилось то, что он опять оказался перед Фебой в долгу; из этого унизительного испытания Сильвестр вышел в далеко не лучшем расположении духа. Затем ему предстояло совершить открытие, что, наняв две кареты, запряженные четверкой лошадей, они неизбежно застрянут где-то на полпути между Аббевиллем и Кале, и ему пришлось выбирать меньшее из двух зол: или же втиснуться вчетвером, включая маленького ребенка, которого укачивало в дороге, в одну карету с четверной упряжкой; или же нанять две кареты, запряженные всего лишь парой лошадей, и покрыть расстояние в сто двадцать километров с черепашьей скоростью. Мысль о том, что Эдмунд, перед тем как поддаться болезни, будет непрестанно ерзать и нервничать, решила дело. Сильвестр нанял две кареты, но при этом совершил очередное открытие: мистера Рейна, человека скромного достатка, встречают отнюдь не с той почтительностью, которой заслуживал герцог Солфорд. Начальник почтового отделения вовсе не был невыносимо груб, он оказался всего лишь возмутительно равнодушен. Сильвестру, который всю жизнь привык иметь дело с людьми, стремившимися угодить ему, довелось пережить нешуточное потрясение. До того, как высадиться в Кале, герцог никогда не ездил в наемных экипажах. Он весьма нелицеприятно отозвался о карете, предоставленной в их распоряжение в «Lion d’Argent»; два экипажа, нанятые ими в Аббевилле, наполнили его привередливую душу глубочайшим отвращением. Впрочем, эти средства передвижения действительно оказались грязноватыми.
– А почему у этого экипажа не четыре лошади? – пожелал узнать Эдмунд.
– Потому что у него их всего две, – ответил Сильвестр.
– Дохлые клячи, – пренебрежительно отозвался мальчик.
Вдобавок они были еще и флегматичными; но и после первого перегона скорость, с которой кони покрывали расстояние, не слишком изменилась. Вскоре Феба обнаружила, что между четверкой и парой лошадей существует огромная разница. Дорога казалась бесконечной; и хотя снижение скорости пошло Эдмунду на пользу и теперь его не так сильно укачивало, как в хорошо подпружиненной карете, запряженной четверкой быстрых лошадок, вскоре ему стало скучно, причем в этом состоянии духа он оказался еще более утомительным попутчиком, чем когда его тошнило. Феба прониклась к Сильвестру горячей благодарностью, потому что в Этапле, окинув ее беглым взглядом, герцог заявил, что дальше они сегодня не поедут. В тот момент мисс Марлоу отчаянно желала лишь одного – поскорее добраться до постели; но на ее предложение прислать к ней в комнату тарелку супа Сильвестр ответил решительным отказом:
– Ни за что! Ни вы, ни Эдмунд не обедали, и если вы не были голодны тогда, то наверняка проголодались сейчас. – Окинув девушку одним из своих проницательных взглядов, он добавил: – Смею предположить, вы хотели бы отдохнуть перед ужином, мисс Марлоу. Эдмунд может остаться со мной.
В сопровождении посыльного Феба поднялась по лестнице в комнату, окно которой выходило во двор; сняв платье и повесив его на плечики в надежде, что самые глубокие складки, разгладившись сами собой, исчезнут, она легла на кровать и закрыла глаза. В висках у нее стучали молоточки, обещая грядущую головную боль, и вскоре она поняла, что избавиться от нее не удастся. Судя по шуму, доносящемуся снизу, кухня тоже выходила во двор и ее обитатели только и делали, что непрерывно скандалили да гремели кастрюлями и сковородками.
Когда Феба уже собиралась выходить из своей спальни, к ней заглянул Том, чтобы узнать, как у нее дела. Он принес с собой бокал вина, который и протянул девушке со словами:
– Это тебе от Солфорда. Он говорит, что ты вконец измучилась. И я должен добавить, – критическим взором окинул ее верный друг детства, – ты и в самом деле выглядишь неважно!
Рассмотрев себя в покрытое паутиной зеркало, Феба вполне согласилась с Томом, что никак не могло улучшить ее настроения. Она принялась мелкими глоточками потягивать вино, надеясь, что оно поможет ей разогнать депрессию, в пучину которой медленно погружалась на протяжении всего дня.
– Что за кавардак устроили эти французы! – заметил Том, выглянув в окно. – Солфорда аж перекосило, когда он обнаружил, что эта комната выходит во двор, но наша расположена прямо над salle des buvers[78], что было бы для тебя еще хуже. Здесь, кажется, идет какая-то ярмарка: в городе яблоку негде упасть, поэтому свободной комнаты не найти днем с огнем.
– Тебе пришлось делить комнату с Солфордом? Ему это не понравится!
– О, он дуется совсем не из-за того! – беззаботно откликнулся Том. – На мою компанию ему плевать, зато он не привык, что официанты говорят ему, будто обслужат его bientot[79]. Я оставил Сильвестра, когда он в буфетной принялся изображать из себя герцога, чтобы заполучить один из маленьких столиков в наше распоряжение. Он своего добьется, не сомневайся: официант уже начал со всем прилежанием кланяться ему и даже принес воду для мытья рук – и все из-за высокомерного вида Солфорда и одной из его обаятельных улыбок!
Спустившись в буфетную, они обнаружили, что Сильвестру и впрямь удалось раздобыть для них небольшой столик подле самой двери и что он ждет их за ним, в компании с Эдмундом, который восседает на возвышении из двух здоровенных книг, подложенных ему на сиденье. Малыш выглядел сущим ангелом, вызывая всеобщее восхищение.
– Еще немного чего-нибудь такого, – негромко сказал Сильвестр, пододвигая Фебе стул, – и его характер окончательно испортится!
– Но ведь он не обращает на это никакого внимания, – согласилась девушка.
– Да уж, слава богу! Я заказал то, что, надеюсь, понравится вам, мисс Марлоу, однако, к сожалению, выбор здесь невелик. То, что мы дома называем «дежурными блюдами».
Герцог отвернулся, намереваясь обратиться к задерганному официанту, и Эдмунд, очевидно примирившийся с французским наречием благодаря тому, что им свободно владел дядя, внезапно заявил: он тоже умеет говорить на этом языке.
– Нет, каков нахал! – восхитился Том. – Ну, и что ты можешь сказать?
– Я могу говорить слова, – важно пояснил Эдмунд. – Я могу говорить «bonjour», «petit chou»[80] и… – Но в этот момент мальчик утратил интерес к разговору, поскольку официант поставил перед ним тарелку с его заказом.
Ужин был недурен, и хотя обслуживали их медленно, все могло бы закончиться благополучно, если бы Эдмунд не вздумал вдруг осчастливить всю компанию очередным шедевром своего французского. Весьма упитанная дама устрашающих размеров, сидевшая в конце стола, протянувшегося по центру комнаты, сначала навлекла на себя неудовольствие мальчика тем, что кивала и улыбалась ему всякий раз, когда он поднимал глаза от тарелки. А потом, очевидно, настолько прельстилась его красотой, что, проходя из буфетной мимо его стула по окончании ужина, не удержалась и не только сделала комплимент Фебе по поводу ангельской внешности ребенка, но и набросилась на самого Эдмунда, запечатлев у него на щеке сочный поцелуй.
– Salaude![81] – мгновенно отреагировал на ласку Эдмунд.
