Когда я вернулась, я была разочарована, что его там не было. Я чувствовала себя грустной и побежденной. Я хотела знать о нем все. Почему он всегда был один? Кому предназначались цветы? Я стала одержима созданием новой жизни для него в своей голове. Тот, где он не сидел один. Один, где рядом с ним сидела его партнерша с цветами в руках.
В порыве печали я чуть не пропустил табличку, которая была на спинке скамейки. Я наклонилась и читала имя и посвящение снова и снова. Это было для кого-то, кто скончался — скамья памяти. Я прочитала в Интернете все, что только можно было узнать о женщине, чье имя навсегда высечено в камне.
Выяснилось, что мужчина, сидящий там, был ее мужем. Они были женаты пятнадцать лет до того, как женщина погибла в автокатастрофе. Позже он узнал, что она была беременна их первым совместным ребенком после того, как они бессчетное количество лет пытались завести ребенка. Он был миллиардером, наследником одной из ведущих коммуникационных компаний мира и после аварии продал часть своей доли в компании своему брату. Он все еще частично владел им, но ему не нужен был тот контроль, который был у него раньше. Мужчина так и не женился повторно. Судя по всему, каждую субботу он садился на скамейку и покупал ей цветы, утверждая, что суббота всегда была ее любимым днем недели, и она не прожила бы недели без свежих цветов по всему дому.
Я оплакивала потерю жены вместе с ним, хотя мы были совершенно незнакомы.
Я не разговаривала ни с Эммой, ни с Винни целую неделю, когда рисовала рисунок. С одной стороны мужчина на скамейке с нарисованными карандашом цветами. Другую сторону я закончила, покрасив ее, оживив цветом.
Это была жизнь, которую я представляла для этого человека — для его жены и их будущего ребенка — если бы только реальность не была такой суровой.
Скамья была продолжена от черно-белого эскиза до раскрашенной части. Черно-белую газету он читал в одиночестве, а в цвете рядом с ним сидела его жена с букетом цветов в руках. Они оба смотрели на своих внуков, играющих у их ног.
Камден сказал, что ему понравилось. Он задавал так много вопросов об этом человеке, о том, как я переосмысливаю жизнь для человека, который был мне незнаком. Это вызвало разговор о большей части моей работы. Как я беру кого-то, кого я вижу, кого-то совершенно незнакомого, и представляю, какова их жизнь вне того момента времени, когда я их видела.
Он сказал, что хочет в конце концов обсудить возможность сделать целое шоу, основанное на моей концепции.
Я до сих пор не могу в это поверить.
Я так погружена в предвкушение дня, что почти зову Бека, чтобы сообщить ему хорошие новости. Я останавливаю себя, понимая, что я одна в большом пространстве. Кажется устрашающе тихо. Мои ноги сами по себе идут к комнате, которую мы с Беком делили. Я просто хочу провести там несколько минут. Чтобы увидеть, пахнет ли он все еще, несмотря на то, что уборщики уже пришли на день и убрали.
Я уже собираюсь войти в комнату, когда замечаю дверь в нескольких футах от спальни, слегка приоткрытую. Я никогда не заходила в комнату. Бек сказал, что это был офис, которым он никогда не пользовался, так что меня это никогда не интересовало. Но теперь, когда его нет, мне любопытно, что находится в пространстве и почему он не использует его часто. Что бы это ни было, уборщики дома, должно быть, убирались там и забыли закрыть дверь до конца.
Я не могу помочь себе. Мое любопытство берет верх надо мной, когда мои пальцы толкают деревянную дверь, открывая ее. Я делаю осторожный шаг внутрь.
Я ошарашена тем, что вижу.
Эта комната не офис. По крайней мере, не стереотипным образом. Это студия.
Художественная студия.
— Боже мой, — шепчу я с благоговением, делая шаги вглубь комнаты. Мои глаза не знают, на что приземлиться в первую очередь. Я восхищаюсь сценой передо мной, задаваясь вопросом, как долго это была студия мечты для художника. И почему у Бека современная студия, если он ни в малейшей степени не художник.
Освещения здесь достаточно, чтобы перехватить дыхание. Открытые окна, занимающие половину дальней стены, — мечта. Стол чертежника находится прямо перед ним, идеальное место, чтобы получить дневной свет и солнце на вашем лице, а также остаться внутри.
— Что это? — бормочу я, оглядываясь по сторонам, чтобы оценить красоту этого места. Я понятия не имела, что это было здесь, и я не знаю, как долго это было так. У Бека всегда была спрятана художественная студия? Почему он никогда не упоминал об этом?
Там есть полка выше меня, заполненная художественными принадлежностями. Некоторые из моих любимых брендов стоят на полке, даже снабженные брендами, которые я никогда не использовала, потому что они были слишком дорогими, но которые я мечтала когда-нибудь создать с помощью искусства.
Это мечта. И я понятия не имею, почему он у него здесь, или почему он никогда не говорил мне об этом.
Я собираюсь прерваться и позвать его, когда что-то привлекает мое внимание.
На одной из стен я замечаю картину в аккуратной рамке. Это единственная вещь, висящая на стене, выглядящая почти неуместной из-за того, насколько она маленькая по сравнению с пустым пространством вокруг нее.
Спешу рассмотреть поближе, задыхаясь, когда сталкиваюсь лицом к лицу с тем, что висит на стене.
Это фотография Бека. Картина Бека. Тот, который я нарисовала на пляже два лета назад.
Я была в отчаянии, когда не смогла найти его в то утро, когда мы уезжали из Хэмптона, но я не могла сказать об этом Картеру. Я не знала, как объяснить ему, что не могу найти нарисованный мною портрет его брата, поэтому мне пришлось забыть об этом.
Но я никогда не забывала.
Все это время она была у Бека. Он не только украл его, но и повесил у себя дома.
Когда я перевожу взгляд с картины на комнату, кусочки начинают складываться воедино. Я понимаю, что Бек, возможно, солгал мне с самого начала, но в глубине души я знаю, что верю каждому слову, которое он сказал мне в ночь нашей помолвки.
Он бы не сделал всего этого, если бы пытался отомстить Картеру.
В глубине души я знаю, что Бек любит меня. Это осознание пронизывает все мое тело, мое сердце, все мое существо. Я сожалею, что когда-либо сомневалась в нем или в нас. Наша любовь слишком прекрасна, чтобы когда-либо быть тем, в чем ее обвинял Картер. Я должна был доверять Беку. Он солгал мне, и я могу злиться на него за это, но он по-прежнему никогда не колебался, показывая, как далеко готов пойти на любовь. Для меня.
Я смотрю на его рисунок, который я нарисовала, на мой оживший рисунок, который смотрит на меня. Я смотрю на это свежим взглядом. Бек смотрит на меня. Мои мысли возвращаются к той ночи, когда я прокручиваю его рассказы о том, что он чувствовал той ночью.
Все это имеет смысл.
Я возвращаюсь к его пылающему взгляду. Его затяжное прикосновение. Он подавал мне сигналы той ночью, просто я не вникала в них глубоко.
Бек нашел очень нестандартный способ свести нас вместе, но каждая его ложь и интрига приводили к тому, что мы влюблялись друг в друга. Мои глаза перемещаются от картины, висящей на стене, обратно к письменному столу в углу. Подойдя ближе, я провожу пальцами по знакомой кофейной чашке с принадлежностями для рисования.
Я улыбаюсь, обводя зацикленный шрифт слов «Привет из Хэмптона». У меня в квартире в ящике стола до сих пор хранится эскиз этой самой кружки. Не могу поверить, что Бек хранил эти вещи все это время.
Не могу поверить, что он любил меня все это время.
Он любил меня намного дольше, чем я любила его, но это не меняет того факта, что теперь мое сердце навсегда принадлежит ему. Я не могу представить, чтобы он когда-либо принадлежал кому-то другому. Я не хочу этого. Всю оставшуюся жизнь я хочу его и только его. Меня не волнует, как мы начали, меня волнует только то, как мы закончим. Или как мы никогда не закончим.
Теперь мне просто нужно подождать, пока он вернется, чтобы сказать ему.
