Но само мое молчание выдало меня.
– Ну? – резко сказал он. – Так и будешь сидеть, прикусив язык? – Он отхлебнул вина. – Если муж тебя прислал отговаривать меня от союза с Францией, то я не хочу слышать об этом ни слова. – Его любезность исчезла. – Не хочу слышать об ущемлении прав Чезаре, когда твой собственный муж считает возможным водить дружбу с этой змеей, кардиналом Сфорца. – (Мои пальцы крепче сжали кубок.) – Я собираюсь заточить этого кардинала в замок, чтобы знал свое место, – продолжал папочка. – Я могу сделать вид, что помирился с ним, но только потому, что, как сказал один знаменитый император, «тот, кто осторожен и ждет в засаде противника, которого нет, всегда выходит победителем»[78]. И как мне ни больно об этом говорить, твой муж не проявил ни капли осторожности.
Я широко, словно от удивления, открыла глаза, одновременно подавляя прилив ледяного сомнения. Неужели Альфонсо рассказал мне не все?
– У тебя изумленный вид. – Папочка вгляделся в меня. – Неужели у мужа есть от тебя тайны? Все мои люди сообщают: едва стало известно о возвращении Чезаре, как Альфонсо впал в панику, бегал как сумасшедший, слушал ядовитые – пусть кто-то и говорит «воодушевляющие» – слова, которые кардинал нашептывал ему в ухо. Теперь он и его сестра Санча, вероятно, пребывают в твердом убеждении, что единственная цель Чезаре – стереть их любимый Неаполь с лица земли.
– А разве нет?
Наступило молчание. Когда папочка попытался отвернуться, я сердито сказала:
– Значит, это правда! Вы собираетесь нанести удар по Неаполю в отместку за то, что король Федерико отказался выдать за Чезаре свою дочь.
– Я никогда этого не говорил. И у меня нет таких намерений, каковы бы ни были желания Чезаре. Милан – да. Сфорца должны заплатить. Лодовико Моро больше никогда не будет грозить мне мечом. А кровожадные волки Романьи! Мы должны сделать так, чтобы и они больше не поднимали голову, поскольку это будет означать для них темницу или плаху. Но не Неаполь. Уничтожение Неаполя бессмысленно.
Я отставила кубок в сторону, положила руки на живот:
– Поклянись мне, папочка. Жизнью этого ребенка поклянись мне, что ты не позволишь, чтобы пострадали Альфонсо или его королевство.
– Я не считаю, что Неаполь – его королевство. Он там не правит, – возразил папочка, – пока я сижу на престоле святого Петра. Ты сомневаешься в моих словах – словах папы римского?
Я сделала движение, словно собираясь опуститься на колени.
– И все равно поклянись мне, ради моего ребенка, что…
Меня прервал стук в дверь, и в комнате появился взволнованный мажордом:
– Ваше святейшество, прошу простить, но ее высочество принцесса Санча настаивает на аудиенции и…
Папочка в ярости вскочил на ноги. Слуга побледнел и попятился.
Из-за спины мажордома появилась Санча. Растрепанные волосы падали на ее лицо. Не взглянув в мою сторону, она сказала папочке:
– Она знает, чего ей будут стоить ваши и Чезаре планы?
Я с трудом поднялась на ноги, голова у меня была как в тумане.
Мой отец впился в нее свирепым взглядом:
– Ты прервала мою частную аудиенцию с дочерью. Удались немедленно, и мы поговорим позднее, в назначенное время…
– Позднее? – Санча расхохоталась безумным смехом. – Для Лукреции уже нет никакого «позднее». Его уже нет здесь. Из-за вас и того дьявола, которого вы называете сыном.
– Нет? – Комната вокруг меня стала уменьшаться. – Кого нет? – Но я уже знала, видела по ее лицу, и теперь, дрожа, повернулась к отцу. – Это невозможно…
– Ты хочешь сказать, – сквозь зубы проговорил отец, – что мой зять и твой брат Альфонсо оставил мой город, бросил собственную жену, когда она носит ребенка?
– А вы хотите сказать, что ничего не знали? Матерь Божья, насколько же вы лицемерны! Это именно то, чего вы и хотели. Все в Италии уже знают, что Чезаре идет из Асти с армией в сорок тысяч французов и наемников, я уже не говорю о пушках – их достаточно, чтобы сокрушить стены Иерусалима. Людовик Французский заявил, что, поскольку ни Рим, ни какой-либо другой город-государство не станут защищать Милан, ему не составит труда занять владения Лодовико Моро. И что же станет делать Чезаре со своей армией потом? – спросила она, выставив подбородок. – Куда он поведет ее после этого, если не на Неаполь?
– Ты осмелилась явиться перед моим священным присутствием, прийти в мои покои, чтобы здесь нести это богохульство?! – проревел он. – Прочь с моих глаз! Убирайся! Беги следом за своим братцем. Беги в Неаполь, спрячься с ним под лестницей и молись Богу, чтобы твоего дядюшку не застали врасплох, как Лодовико Моро!
– Нет, папочка! – закричала я, увидев, как отпрянула Санча.
Но когда я двинулась к ней, он выставил руку, удерживая меня.
– Убирайся! – приказал он. – Ты больше никогда не будешь плести свои интриги в Риме. Убирайся! Немедленно!
– Нет, – ответила она, хотя в ее голосе и появилась дрожь.
– Ты уберешься, можешь не сомневаться. Уедешь в этот самый час. Иначе я прикажу вышвырнуть тебя на площадь в нижней рубахе, и ты пойдешь в свой Неаполь босиком.
Она бросила дерзкий взгляд на меня и повернулась к дверям, у которых стоял окаменевший от страха мажордом.
– Проследите, чтобы ее высочество имела надлежащее сопровождение! И ни при каких обстоятельствах Джоффре не должен уехать с ней. Если Неаполь не желает оставлять при мне своих родственников, то и я не собираюсь отправлять туда своих.
Санча вышла не обернувшись. Когда дверь за ней закрылась, папочка пробормотал:
– Я не знал. Альфонсо – негодяй и трус, если поверил в такую ложь про нас…
– Про вас, – прошептала я. – В ложь про меня он не верил.
Мимо него я направилась к двери, которая, казалось, была на другом конце света.
– Я этого не допущу! – раздался у меня за спиной крик папочки. – Ты не поедешь за ним. Я тебе запрещаю! Ты меня слышишь? Запрещаю!
Как и Санча только что, я не обернулась.
* * *
– Лукреция, твоя очередь. Ты будешь играть или нет?
Я неохотно отвернулась от сводчатого окна к столу, на котором лежала шахматная доска из слоновой кости с драгоценными камнями. Джоффре ссутулился на стуле и в ожидании оттягивал нижнюю губу. Моя рука замерла над белым ферзем. Я хотела было сделать ход, но брат воскликнул:
– Сюда нельзя! Посмотри на мою ладью – она заберет твоего ферзя, и ты проиграешь партию.
Он надул губы, выставляя свою редкую бородку, которую пытался отрастить явно для того, чтобы скрыть прыщи на подбородке. Почти в восемнадцать он выглядел нескладным подростком. Чезаре или Хуан в его возрасте были другими.
– Тебе все равно – ты ни на что не обращаешь внимания. Я думал, поездка в Сполето будет для нас развлечением, но ты только вздыхаешь и смотришь в это окно.
– Это несправедливо, – сказала я, уязвленная верностью его слов. – Папочка послал меня сюда надзирать за городом, потому что нас неминуемо ждет война. Это почетный пост, и я должна исполнять свои обязанности.
Я и в самом деле приняла предложение папочки, который назначил меня губернатором этого умбрийского города, и проводила последние дни лета внутри внушительной крепости, громоздившейся над скоплением домов и улочек. Из окон открывался вид на каштановые рощи и поля увядших маков. Я здесь властвовала волею моего отца, зачитывала его бреве[79] городской знати, разбирала жалобы, выслушивала петиции и попутно обеспечивала надежную позицию города в обороне Рима. Аудиенции я давала в большом дворе под портиком, меня услаждали речами, комплиментами и трапезами; я слышала почтение в приветствиях старейшин, видела благоговение в готовности прислуживать мне их пышнотелых жен. И ничто из этого не имело значения.
Джоффре закатил глаза и своей ладьей снял моего ферзя. Он не хуже меня знал, что нас отправили сюда в роли привилегированных пешек в борьбе между Неаполем и Римом. Когда Санча, изрыгая пламя, вернулась ко двору короля Федерико, эта борьба еще более обострилась.
Поначалу я отказывалась выслушивать объяснения папочки. Заперлась в палаццо Санта-Мария ин Портико и рвала его записки, отсылала прочь миротворцев-секретарей. Все двери были под наблюдением, я не могла даже выскользнуть, чтобы побывать у сына в доме моей матери, хотя и тосковала по нему, думала, что найду в нем утешение среди мучительных волнений.
По мере того как рос мой живот и приходило осознание реальности – я, брошенная жена, заперта в роскошной клетке! – росла и моя ярость. А потому, когда папочка прислал мне декрет о назначении меня губернатором Сполето, возложив на меня титул и обеспечив возможность бегства, я не колебалась. Папочка дал мне в сопровождающие Джоффре и кортеж. Я уехала молча, пряча свой страх перед тем, что Чезаре и в самом деле сможет продавить свои намерения, невзирая на заверения папочки в обратном и на мое отчаяние. Ведь Альфонсо бежал, не сказав мне ни слова! У себя в покоях я плакала, бранила и проклинала мужа, обвиняла его перед моими дамами за то, что он обманул меня, использовал, чтобы умасливать моего отца, а сам выскользнул через заднюю дверь. И все же я цеплялась за надежду. Сполето находился в двух днях езды от Рима: достаточно далеко, чтобы смягчить мое унижение, но слишком близко, чтобы чувствовать себя в безопасности. Случись что, я бы не смогла быстро вернуться в Вечный город. Я решила, что в такой ситуации просто поскачу в Неаполь и потребую объяснений от мужа. Но мысль эта, конечно, никуда не годилась: как бы я это устроила? Даже сюда папочка прислал своих шпионов. Если я выйду за стены крепости, его люди последуют за мной по пятам.
